– И кулинария тоже? – изумился Севела.
– В жарком климате Востока невозможны крайняя плоть и свинина… А все потому, что джбрим не приучены солить свинину! Ее надо уметь приготавливать, только и всего! Свинина более других пород мяса подвержена гнили. Загнившая свинина приводит к неизлечимой желудочной болезни. Между тем, мясо это питательное и мягкое. Романцы готовят из него множество блюд, и колбасы делают, и коптят. Джбрим же в благоговейном ужасе отшатываются от свинины. А свиньи неприхотливы и смышлены. Содержать их в хозяйстве прибыльно и удобно. Коптильни и знание способов засолки обезопасят мясо от загнивания и накормят тысячи крестьянских семей… Я намеренно привожу примеры самых приземленных сторон бытия, адон Малук.
– Я понял это, мастер. Вы очень убедительны, мастер.
– Вы не раз спрашивали меня: чем образованного человека смог привлечь канон братьев-галилеян? Или, от противного: что может подвигнуть образованного человека на критичное отношение к Книге? Понимаете ли, адон Малук, Книга была создана девятьсот лет тому назад. Нынешняя редакция ее несколько отличается от изначальной, но отличается несущественно. Книга это древнее писание, адон. А в древних писаниях нет и намека на юмор, и меня это пугает. Только юмор спасает от всенародного сумасшествия… У джбрим драматичная история, тяжелая жизнь… И впридачу угрюмый канон. Джбрим – народ непримиримый и воинственный. Великий Иешайя, сын Амоца, оправдывая категоричность Книги, утверждал, что только зверская доктрина может сдерживать зверский народ. Но мир меняется. Уж нет ашур, и Птолемеев нет. И рабство вавилонское больше не повторится…
– Я видел многих кохенов, мастер… И по службе имел с ними дело, и в молодости, когда учился. Ни один из них не говорил о Книге так ясно и дельно.
– Кохены живут Книгой, она в них как кровь. Можно ли ясно и дельно говорить о своей крови?
– А вы? Что думаете о Книге вы?
– Я восхищаюсь Книгой! Вижу в ней великую литературу и строгую юстицию… Книга есть величайшее подытоживание. Она еще станет фундаментом всечеловеческой морали. Мы с вами этого уже не увидим, но будущие поколения людей, выстрадав общую мораль и совершенный канон, поклонятся Книге!
– Первочередным кохенам надо бы поучиться у вас любви к Книге.
– Кохены учат тому, что Книга исходит от Предвечного, – со снисходительной усмешкой сказал Пинхор. – Кохены ежедневно сносятся с Книгой, но не осознают ее величия. Они зачарованно повторяют древние установления, а изощренного рационализма Книги не понимают! И красоты ее не понимают, и смятения ее, и милосердия! Книга для них – что гарнизонный устав для романского триария. Осознать совершенство Книги может лишь тот, кто ходит рядом с богодерзкостью… Книгу сотворили живые люди! Талантливые и безжалостные. Добрые и упрямые. Неуверенные, страшащиеся своей малости и необоримости природы… Приписывать авторство Книги Предвечному – это отрицать чудо человеческого разума!
– Так может быть, могущество человеческого разума дозволено Предвечным?
– А может быть, могущество Предвечного это создание человеческого разума, мой насмешливый капитан? Ведь если оставить нерассуждающую покорность Предвечному, то вокруг себя можно видеть лишь два явления – Книгу и мир. Книгу создали люди…
– Но кто создал мир?
– Люди мир не создавали, – лукаво сказал гончар. – И непонимание происхождения мира – это и есть начало любого канона, мой любезный капитан! А галилеяне говорят: мир существует, и того достаточно. Надо жить в сем мире разумно и радостно. Канон галилеян оставляет человеку право исследовать происхождение мира. А Книга отказывает в этом праве.
– Простите меня, мастер, но я совершенно запутался, – сказал Севела. – Я простой капитан Службы. Я вырос в захолустном городке и только по случайности из него вырвался… Я не готов к таким изощренным умопостроениям.
– Тогда станем пить кносское! – гончар вскинул голову. – Знали бы вы, как я вам благодарен за этот ужин, адон Малук! Я живу одиноко, такие вечеринки для меня – настоящий праздник.
– Последнее, о чем хочу вас спросить, мастер… А во что верите вы? Анализ и скепсис… Литература и юстиция… Но вера?! Невозможно существовать без веры! Сам-то я богодерзок… Но и я верую в высшую силу, в Предвечного верую, хоть иной раз подозреваю, что сущность и облик Предвечного не таковы, какими их речет Книга. И разговоры с вами лишь умножили сумятицу в моей голове. Теперь мне видится в Предвечном что-то от эллинических божеств, а иной раз думаю, что Предвечный есть некая вездесущая субстанция… Так скажите мне: вы-то во что верите?
– Я верю в то, что мир становится добрее, адон Малук, – с очаровательной готовностью ответил гончар. – Продолжается течение жизни, и мир становится добрее. Вот моя вера, адон Малук. Наполним кружки.
– Это ваша вера? – возмущенно сказал Севела. – Вы говорите мне, что верите в добрый мир?! Мастер, вы порой кажетесь мне ребенком, который заблудился на шумном и грязном рынке!.. Смышленым, ухоженным ребенком, которого может ушибить разносчик, обобрать вор, укусить шелудивый пес! Вы неделю провели в крепости, вас не пытали лишь потому… Словом, вас по случайности не пытали. Вы живете в стране, где распятие привычно, а побитие камнями – обыденное развлечение толпы! Вы живете в стране, которая кишит зелотами! Здесь каждый пятый сочувствует этим ублюдкам, а каждый десятый хоть когда-то, да побывал среди них!
– Не горячитесь, друг мой, прошу вас…
– Какое неумное прекраснодушие!.. «Мир становится добрее»… Да мир настолько переполнился ложью и жестокостью, что иногда мне кажется… Мне кажется, что однажды этот мерзкий мир захлебнется в злобе, крови и нечистотах! Захлебнется и сдохнет… Канет. Погибнет в своей блевотине. Злоба этого мира меня пугает, а меня, поверьте, испугать трудно…
– Вы говорите так потому, что до сих пор не узнали другого мира – мира братьев-галилеян, – невозмутимо сказал Пинхор. – А я знаю, что существуют люди, делающие мир разумнее и светлее. Я знаком с этими людьми, я пил с ними вино, жил в их домах, получал их письма.
– Ужин удался, – сказал Севела и поднял кружку. – Но вот ваше прекраснодушие, мастер…
В субботу позвонил Димон. Телефон долго тренькал, Дорохов не брал трубку, думал, что это Нинке Алимовой звонят. То есть не самой Нинке, а дочке ее,
– Дядь Миш! – крикнула Светка из-за двери. – Вас!
Он сел за стол и взял трубку.
– Да.
– Здорово, Миха, – сказал Димон. – Чего поделываешь?
– Здорово. Так, ничего особенного. Ты выход посчитал?
– Ну так! Неслабый получается выход. Процентов восемьдесят пять. Если шлам пустить по третьему кругу, то все девяносто процентов. Но это на аптекарских весах.
– Я взвешу на электронных, – сказал Дорохов. – В понедельник подвози продукт. Вечерком, часов в семь. Я пропуск выпишу. Взвесим точно.
– Ладно, я не за этим… Слушай, купец есть.
– Не понял.
– Купец есть, Миха. Я тоже время не терял. Серьезный человек, перспективный. Хочет встретиться.
– В смысле – клиент?
– Ну.
– Димон, это – твое, – сказал Дорохов. – Я свое дело сделал. А все остальное на тебе. Мы так договаривались.
– А все и будет на мне… Просто человек хочет уточнить детали.
