встречал нимфоманок, но, кажется, они и правда существуют. А должно быть, это красивая смерть. Он знал одного парня в Давосе, которому пришлось выпрыгнуть из окна третьего этажа: тот был несказанно счастлив, что отделался сломанной ногой.
Посреди ночи он проснулся, весь в поту: ему снилось, что ему на шею надели веревку, но это всего- навсего были ее руки.
— Ленни…
— Что?
— Сколько ты еще здесь пробудешь?
— Не беспокойся. Я нигде не задерживаюсь. Можешь не волноваться. Спи спокойно.
— Но я не хочу, чтобы ты уходил.
— Спасибо, конечно. Но мне на одном месте нельзя. Она взяла его руку. Он никак не мог уснуть, что- то его изводило, он все не мог понять, что именно. Потом он вдруг сообразил, что это ее рука в его ладони. Он сжимал ее слишком сильно. «Внешняя Монголия», — подумал он. Но он сжал ей руку еще сильнее и все слушал, как стучит дождь по крыше, и все было так спокойно, без конца, без начала, где-то далеко, он не знал где, но не здесь, и как будто сам собой появился ответ, очень простой ответ на очень сложный вопрос.
Проснувшись, она сразу стала искать его руку и не нашла. Он ушел. Будильник звенел бесконечно долго, подводя своим холодным металлическим голосом безжалостный счет реальности. Она кинулась в ванную, заглянула в гостиную: никого. До сих пор она даже не замечала, как пусто в этом доме. Она вернулась в комнату и наскоро застелила постель: она не могла выносить неприкрытый, измятый цинизм подушек и простыней, это неправда, они лгут, это всего лишь жалкая, презренная видимость, которая ничего не доказывала: только поверь своим глазам — они всё сведут к испачканному белью. Она всплакнула немножко, но это только из-за простыней. На рассвете они выглядели особенно гадко. На журнальном столике лежала записка от отца: «Дорогая, я лег спать, приходи завтра пообедать со мной в «Красную шапочку», у меня для тебя новость. Хорошая, для разнообразия… Что это за лыжи у входа?» Она сунула записку в сумку и вскочила в «триумф». Сад в своей девственной белизне, казалось, смеялся над ней: «Ха- ха-ха!» Как в мультфильме, деревья в цвету стыдливо опускали макушки и сыпали лепестки как слезы. Она проехала по дороге метров сто и заметила его: он торчал на перекрестке, сидя на чемодане, с лыжами на плече. Она решила не останавливаться, проехать мимо, даже не взглянув на него, с высоко поднятой головой: пусть знает! Но, поравнявшись с ним, дала по тормозам и остановилась.
Он не двинулся с места. Как там это называется-то, где все в конце умирают с выколотыми глазами, после того как пытались переспать с собственной матерью? В Греции это на каждом шагу. «Судьба», что ли? С утра пораньше он по-тихому смотал, как настоящий джентльмен, он не хотел использовать ее, после того что между ними было. Так нет. Сначала Ангел приперся, а теперь вот еще и она со своей тачкой «КК» и неприкосновенностью. Жаль. Счастье, его надо есть на месте, на вынос не дают. А когда хочешь его сохранить любой ценой, оно тут же превращается в дерьмо. Посмотрите хотя бы на Америку. Там полно счастья. Девать некуда, по швам уже трещит. Оттого и лопается.
— Почему ты уехал?
— Так.
— Как это — «так»? Что это значит? Ну вот, уже объяснения.
— Никогда не нужно настаивать, Джесс, это уже невежливо.
— Ты думаешь, что взять и уйти вот так, спасибо и до свиданья, — это значит: уметь жить? Точно. Только этого и не хватало.
— Джесс, если бы я умел жить, я бы давным-давно уже был во Вьетнаме или продавал бы где-нибудь машины. Люди, которые умеют жить, это те, кого научили жить. Вот, например, в СССР они умеют жить. И в США — тоже. И в Китае. Сейчас нас везде учат жить. Но только не меня, уволь. Заявляю тебе со всей откровенностью: Ленни никто не научит жизни. Он лучше сдохнет.
Он был возмущен. Всего сутки, как они познакомились, — и уже психология. Просто стриптиз. Если бы мне захотелось стриптиза, я пошел бы в «Батаклан».
— Тебе даже пойти некуда.
— Вот здесь ты ошибаешься. Мне есть куда пойти. Но мне негде остаться. Это вовсе не одно и то же, Джесс. Пойми.
— Ну, а сейчас куда ты собираешься?
— В Женеву.
— Садись. Он украдкой взглянул на оливковый «бьюик», стоявший у обочины; за рулем был Ангел. Полное доверие, как же! Ну хорошо. Сначала лыжи. Теперь чемодан… Она смотрела на него. Он не мог поднять эту бандуру, пришлось толкать по земле до самого багажника.
— Вам помочь? Он не ответил. Он не должен был допускать ее вчера до чемодана. Теперь ей все было понятно. Всё. Ну и что? Так, по крайней мере, все ясно. Ему наконец удалось затащить чемодан в багажник. Она отвела глаза и смотрела сейчас прямо перед собой. Бледная. Как статуя. Он сел рядом. Она все выложит полиции на пограничном пропускном пункте, он в этом не сомневался. Ну и хорошо. Будем квиты.
— Причина в этом, Ленни?
— В чем?
— Чемодан? Что там внутри? Героин? Оружие? Золото? Да, золото. Золото очень тяжелое.
— И что дальше? Какая разница? Ты понимаешь, что это такое, горнолыжник летом? Попробуй сама. Потом скажешь. Летом я становлюсь конформистом.
— Ты мог бы просто попросить меня. Я бы тебе помогла. Незачем было спать со мной только из-за этого.
— Это здесь совсем ни при чем, Джесс. Честно.
— Честно. Хорошее слово. Она сбросила скорость. Они подъезжали к границе. С французской стороны. Госконтроль валюты, кажется так. Ей стоило только сказать им… Он скрестил руки на груди и улыбнулся. Он чувствовал себя прекрасно. Ей стоило только выдать его, и они были бы квиты. И так было бы лучше для его принципов. Для его морали. Бывали моменты, когда он начинал киснуть, когда его забирало сомнение, и он терял веру в низость этого мира. Год тюряги — не слишком дорогая плата за свою веру. Есть такие, кто погибает за свои идеи, за то, чтобы в них не разувериться. Ну же, Джесс, давай, скажи им. Так будет лучше для моего отчуждения. Отчуждение должно поддерживаться. Тобой самим и окружающими. Давай.
Но она не собиралась ему помогать. Она не собиралась его выдавать. Эта была правильной девочкой. Он в самом деле круто промахнулся. Он даже не знал, как туда попасть, в эту Внешнюю Монголию. На границе их встречали, как дорогой подарок: французский пост, швейцарский, приветливые улыбки. Просто противно. У него даже слезы навернулись. Теперь ничему и никому нельзя было доверять.
Она стиснула зубы. «Бьюик» все так же висел на хвосте. Да что он себе вообразил, этот Ангел? Думает, он испарится с шестьюдесятью килограммами золота? Вечно какое-нибудь дерьмо к заднице прилипнет.
— Вы работаете на этого типа?
— Какого типа?
— Того, в «форде».
— Джесс…
— Да? Вы еще что-то хотите мне сказать?
— Джесс, я не знал, что мне попадетесь именно вы. Когда соглашался на эту работу… Я не мог этого знать. Я вас не знал.
— Теперь узнали. Так, кажется, в Библии говорится? Где вас высадить?
— Поэтому я и ушел ночью. Я не хотел этого делать. Вы мне не верите?
— Теперь это, правда, не имеет ни малейшего значения.
— Высадите меня на пристани. Там есть одна черная яхта, «Кипрус». Она самая большая, не ошибетесь. Я пробуду там несколько дней. Можете зайти, если захотите.
— Обязательно приду, Ленни. Со своей табличкой «КК» я еще могу вам пригодиться.
— Незачем топтать меня, Джесс. Это утомительно. Он сказал ей правду, и она ему не поверила. К
