— Я больше так не могу, месье.
— Отвезите нас в Женеву, — сказала Джесс.
— Спасибо, мадемуазель. Барон покачивался за задним стеклом, являя собой фетиш автомобилиста.
— Мне надоело, — сказала Джесс. — Уже наигрались, в тридцатые годы. Дадаизм, нетнеизм… К черту! Вас в конце концов загребут в Интернациональные бригады. Сейчас время летит так быстро. Казалось бы, только что был тридцать шестой… Всем пока. Я выхожу. Она подошла к яхте, но… это было невозможно, нет, правда, не стоило об этом и думать. Дневной свет над серой водой тонул в тумане на том конце озера, откуда тянулась струйка дыма, оставляя за собой сиреневатый след, а солнце желтело где-то во влажной взвеси неба, в котором метались невидимые чайки, резко и глупо крича. Она спустилась к озеру. Нет, это невероятно, как его американская внешность резала глаз. Ему никогда в жизни не следовало бы приезжать в Европу. Он даже не поднял головы, когда она вошла в каюту. Он сидел на койке и натирал мазью свои лыжи. ««Розбад», санки, которые так нравились Гражданину Кейну,[39] когда он был ребенком, их у него отобрали, и он их потом всю жизнь искал. Вот что он мне напоминает своими лыжами». Она вдруг с ужасом обнаружила, что забыла снять очки, хотя надевала их только когда читала. «Вот и торчи на этих пришвартованных яхтах в порту», — думал он. Она ждала. Следовало хоть что-нибудь сказать. Из гостеприимства.
— Ну как дела, Джесс?
— Нормально, Ленни. Я тут проходила мимо и… Разумеется. Она, вероятно, проскакала километров двадцать галопом. Эти кобылки — стоит их один раз пришпорить — понесут, не остановишь. Она присела на другую койку. Понятное дело. Однако он очень удивился: она молчала. Никакой психологии, ничего. Выждав немного, он в сомнении поднял голову, она улыбнулась, и он улыбнулся ей в ответ. Впервые он встречал девушку, с которой они сходились во всем. Она пошла приготовить яичницу с ветчиной и кофе, и после, когда они еще раз были вместе, а потом она ушла, он сказал себе, что с двенадцатью штуками баксов — шесть для нее и шесть для него — никто не посмеет сказать, что он плохо с ней обошелся или что он ее использовал. Ему и правда крупно повезло встретить девушку, которая так хорошо все понимала и, ко всему прочему, еще и обладала неприкосновенностью. Короче, появилась реальная угроза его отчуждению, так что он решил все бросить, сесть на дневной в два сорок на Берн, а там — электричкой до Веллена, пусть даже в шале никого не будет, пусть ему придется помирать с голоду! Он не мог так поступать с этой девчонкой, и что еще серьезнее, он не хотел больше с ней встречаться: это было смертельно опасно для его отчуждения. Не мог же он допустить, чтобы его лишили самого дорогого. Даже деньги его пугали. Деньги — это ловушка. Сначала ты их получаешь, а потом они — тебя, со всеми потрохами. Он оделся и собирался уже подняться, когда услышал чьи-то шаги по трапу. Он поставил лыжи и стал ждать. Ангел приперся, кому ж еще. И не один. Он притащил с собой какого-то белобрысого, стриженного бобриком парня, который как две капли воды походил на того типа, которого вам меньше всего хочется видеть, где бы и когда бы то ни было. Невероятно, как таких еще пускают свободно ходить по улице. Во-первых, он был весь перебит, а если что еще и оставалось не раздавленным, то торчало как-то совсем не на своем месте. Чудовищно, чего только не насмотришься в жизни.
— Ты что, Ангел, совсем умом тронулся? Привести сюда такую рожу! Сразу бы уж тогда полицию звал.
— Она согласилась повторить?
— Конечно. Мы как раз только что повторили.
— Ленни, я тебе уже говорил: желай я поразвлечься, я бы в Швейцарию не поехал. Так она согласилась?
Ему лишь стоило сказать: «Нет, она не согласилась». Даже следовало это сказать. Она отказалась еще раз в это ввязываться, вот, так что платите мне за первую ходку, и я сматываюсь. Но что-то в нем переменилось. Что-то сломалось. Это все из-за высоты, из-за недостаточной высоты над уровнем… Он не знал ни что вдруг его взяло, ни откуда свалилась на него подобная глупость. Верно, от его «предков первопроходцев», от тех предков, за которых отец драл ему уши в детстве. Эти предки-пионеры, ну чем тут гордиться, Господи, помилуй, — сначала эти идиоты выгнали индейцев — мало показалось, решили еще и Америку построить. Или же здесь все дело было в психологии: он просто впал в детство, такое с ним уже случалось, когда он вздумал написать письмо Гари Куперу, рассказав ему, что он тоже хочет стать ковбоем, У Буга для этого было специальное слово, он как-то назвал им одного парня, которого только что наградили медалью за героизм в Белом Доме: «незрелость» или что-то в этом роде. Словом, он сделал такую глупость, за которую только и оставалось, что наградить медалью.
— Девчонка сказала «да». Впрочем, это неважно. Потому что «нет» говорю я. Он тут же понял, что сделал глупость, потому что эти ходячие отбросы, кажется, удивились. Вот чего не стоит делать никогда, так это удивлять таких типов, как Ангел. Когда вы их удивляете, они начинают думать, что вы можете их удивить. А они этого не любят.
— Что ж, ладно. — Ленни взял свои лыжи. — Все, привет.
— Что ж, ладно. Потому что если это ты говоришь «нет», это не так уж важно. Потому что ты скажешь «да». Как, мистер Джонс, он нам скажет «да»? Ленни очнулся. Да, он очнулся, по-другому это не назовешь. Ему приснился сон, ему приснилось, что он был не он, а кто-то другой. Кто-то, кто идет на смерть ради чего-то, против чего-то. Герой, одним словом. Вот и таскай фотокарточку у себя в кармане — получишь интересное кино. Эту фотографию Купера, выбросить ее в первый же мусорный бачок! А девчонку бросить к черту вместе со всем прочим, не станет же он жертвовать своими принципами ради какой-то юбки. Она была опасная, эта тихоня. Она могла стереть в порошок весь ваш стоицизм, и останется вам: «Не спрашивайте, что ваша страна может сделать для вас, спросите, что вы можете сделать для своей страны». Чуть не попался! Он рассмеялся:
— Ты слышал об «американской мечте», Анжи? Честность, хороший всегда в конце выигрывает, ты любишь своего ближнего? Все эти… как же их? «Антиконформистские» штучки. Ну, ты знаешь, Анжи, о чем мы говорим! Ты это видел в кино, в цвете.
— Так да или нет, Ленни? Тебя никто не заставляет. Хочешь загнуться — пожалуйста.
— Я же тебе говорю. Я спал, когда вы пришли, замечтался. Я был где-то в другом месте.
— Ну, теперь-то получше стало? Проснулся?
— Я проснулся, Анжи. Даже странно, как трудно избавиться от всех этих фокусов, которые ты видел в кино, когда был ребенком.
Глава IX
«Красная шапочка» считалась лучшим рестораном в городе, здесь бывали завсегдатаи еще 1928 года — вот такие дела. Стоит войти, как сразу погружаешься в атмосферу уверенности, что «мушкетеры» сохранят Кубок Дэвиса для Франции, а картины Ван Донгена дышали со стен спокойствием тех добрых времен, когда далеко еще было до всяких инфляции, девальваций и войн. Непередаваемая атмосфера защищенности, слегка потревоженная волнениями в Германии и на Балканах, — немного раздражения, чтобы не забывать, что мы все-таки живые. Солнце никогда не заходило над Британской империей, а самым читаемым автором был Питтигрилльи,[40] который в своем «Кокаине» живописал историю безутешной, но ветреной вдовы, хранившей у себя на секретере урну с прахом любовника и сушившей чернила посланий к новой любви своей жизни, посыпая их пеплом прежней. Сегодня эту историю рассказывали иначе: женщина приносила прах своего любовника и ссыпала его в песочницу, приговаривая: «А теперь поработай, голубчик». История успела зарасти паутиной. Мадемуазель Эльза у Шницлера[41] покончила с собой, потому что ей пришлось предстать в одеянии Евы перед банкирами, чтобы спасти отца от разорения. Сегодня она просто-напросто переспала бы с ними, не раздеваясь. Туберкулез не был еще болезнью недоедания, но признаком душевного томления. Уже лечили сифилис, но еще не вылечивали; сегодня его вылечивали в два счета, но никто его не лечил, статистика шибала ужасающими цифрами. Демографии тогда не существовало, американские негры были просто хорошими джазовыми музыкантами, они были веселы, счастливы и беззаботны и отвечали вам:
