Неусыпному «Оку» никто не давал полномочий проводить уголовные расследования. Но все же возможно, что такая мысль пронеслась в мозгу у Тика… в тех остатках мозга, которые еще теплятся в его голове.
— Прелестно, — сказала я. — Этот тип выжил из ума, а ты сделал его моим наставником.
— Он попросил назначить его твоим наставником. А как мы можем отказать проктору-магистру? — ухмыльнулся Джупкур. — Кроме того, что он сделает, Фэй? Много ли приключений можно найти на свою голову в мирной маленькой Бонавентуре?
— Чаппалара убили, — парировала я.
— Твоя, правда, — признал Джупкур. — Но Чаппалар на самом деле не искал приключений. Он стал жертвой обстоятельств, ничего больше. Кто-то решил убивать прокторов из-за того, что они прокторы. Это глобальная проблема, Фэй, и что бы ни делал Тик, как ты сможешь оказаться еще ближе к линии огня, чем сейчас?
— Спасибо, обрадовал, — пробормотала я. Джупкур беззаботно махнул рукой.
— Ты мишень, я мишень, он, она и оно — мишени. Ты, конечно же, не думаешь, Фэй, что кто-то тебя выделяет? Это политика, ничего личного. Какой-то слабоумный местный купился на пропаганду своборесов — про то, как недемократично «Неусыпное око»… какая мы безнравственная неизбранная организация мелких диктаторов, которые только и способны вмешиваться в свободное представительство. Видит бог, своборесы уже заездили эту тему, заведя волынку тогда, когда мы начали им надоедать торговыми переговорами. Короче, какой-нибудь чокнутый тико решает, что да, прокторы и есть Воплощенное Зло и их нужно остановить. Рано или поздно полиция поймает преступника, надеюсь, до следующего нападения. А пока я не собираюсь менять свои методы исполнения должностных обязанностей. А ты?
— Конечно, нет, — сказала я. — Я просто беспокоюсь за Тика.
— Не стоит. В худшем случае он рассеян и его мысли блуждают, в лучшем — он по-прежнему проктор-магистр. Тик может многому тебя научить. И, я уверен, ты тоже можешь ему помочь.
Намек понят. Выживший из ума старый пердун выбил себе назначение в Бонавентуру, а кому-то надо с ним нянчиться. И надо же, как удивительно — старшие прокторы спихнули эту работенку на младшую меня. Дерьмо сливают по нисходящей.
— Ладно, — сказала я, пытаясь не выдать голосом дурного настроения. — Тик и я — одна команда. Хочешь мне еще что-нибудь сказать?
— Только одно. — Джупкур, мастер тысячи и одной ухмылки, внезапно опустил глаза и смущенно пробормотал. — Тик был старшим наблюдателем за Всеобщей организацией здравоохранения. Во время чумы.
Ох! Ай!
— Никто его ни в чем не винит, — поспешно продолжил Джупкур. — На самом деле Тику хотели выразить благодарность за быстрые и решительные действия. Все сложилось бы куда хуже, не заставь он правительство пошевеливаться. Но Тик не желал золотой медали — он желал исполнить наложенную на самого себя епитимью за все смерти, произошедшие «в его дежурство». Говорят, он надеялся, что на его распятии настоит наблюдательная комиссия: исключит его из «Ока», вырвет из его мозга связующий кристалл. Когда они вместо этого его оправдали, он вопил и бился в припадке, клянясь, что убьет себя. — Джупкур пожал плечами. — Проблема была лишь в том, что Тика разбил паралич, как и всех остальных, поэтому он не мог удержать нож и перерезать вены. Болезнь к тому же принялась за него всерьез — он был обездвижен вдвое дольше остальных. Психосоматически, конечно: вина сковывала его еще многие месяцы после исчезновения вируса. К делу приступили врачеватели душевных расстройств, и когда он снова смог двигаться, стадия суицида уже была позади. Но не стадия самобичевания. Если бы я был на твоем месте, я не упоминал — бы о чуме в случайном разговоре.
— Джупку-у-ур! — простонала я. — Я — дочь Генри Смоллвуда. Улумы до сих пор останавливают меня на улице, чтобы пожать мне руку. Эта тема все равно всплывет.
— Не поднимай ее сама, — сказал Джупкур. — Тик может понять это превратно. Как будто ты бахвалишься тем, как твоему отцу пришлось расхлебывать заваренную им, Тиком, кашу.
— Я никогда не похваляюсь отцом, — сказала я ему. Казалось бы, соврала. Но ведь нет же!
Когда я добралась до своего кабинета, Тик был там: стоял возле окна, с серьезным видом погружая руку в прозрачную мембрану и вынимая ее, вслушиваясь в чмокающий звук.
Ш-ш-ш-чпок, ш-ш-ш-чпок, ш-ш-ш-ш-ш-ш-ш-ш-чпок.
На его лице была написана предельная концентрация, как будто это было сверхважное задание, требующее от него полной самоотдачи. Ни улыбки, ни нахмуренных бровей: ничего, кроме сосредоточенности. Он напомнил мне любимого бассетхаунда Барретта: собаку с синдромом старухи- нищенки, которая будет часами озабоченно гипнотизировать резиновый мячик, размышляя, возможно ли — только лишь возможно — использовать его как игрушку.
— Здравствуйте, — сказала я. — Могу ли я чем-то помочь?
— Нет, — ответил он. — Я превосходно справляюсь сам.
Ш-ш-ш-чпок, ш-ш-ш-ш-ш-ш-ш-чпок, ш-ш-чпок.
— Что именно вы делаете? — спросила я, наконец.
— Развлекаю нанитов. Простодушные они существа — обожают поддразнивание. Прямо ненасытные до этой забавы.
Сердце у меня ушло в пятки.
«Нет, нет, нет, — быстро, путаясь в мыслях, подумала я, — у нанитов нет душ». Каждая из этих мелких козявок была глупее ушной серы. Даже миллиард этих тварей вместе давал лишь окно с узкой специализацией — способностью имитировать желе. У нанитов уж точно отсутствовали личности или… или…
Какая-то зловредная часть моего мозга подсовывала мне картинку произошедшего прошлой ночью — как наниты кресла заскулили и поджали хвостики, когда я бросила на них неодобрительный взгляд.
— Вы думаете, нанитам нравится то, что вы делаете?
— Им нравится внимание. — Тик бросил на меня взгляд через плечо. — Всякий раз, когда я принимаю новую должность, я непременно стараюсь подружиться с местными нанитами, Они всегда так безнадежно одиноки. Все их воспринимают как само собой разумеющееся. Никто никогда не задумается об их чувствах. — Ш-ш-ш-чпок — Например, ты. Это твой кабинет, а они говорят мне, что ты им даже не представилась.
— Просто я здесь недавно, — внезапно услышала я себя. — Я получила этот кабинет несколько дней назад и с тех пор была занята.
— Но сейчас ты не занята.
Тик слегка мотнул головой в сторону окна — этакий жест-намек, который кажется настолько неуловимым, что думается, будто остальные его не заметят. Нехотя, как кролик под взглядом удава, я пересекла комнату. Тик кивнул головой на крайнее справа окно.
— Эти ребята особенно тобой интересовались. Может, это обычная шалость при посвящении в «Око»? Трюк, чтобы заставить новичка осрамиться. Джупкур настраивает меня на то, что Тик полный псих, а Тик заставляет меня делать что-то дурацкое, просто чтобы над ним насмеяться. Скоро из всех углов выскочат, хохоча, остальные прокторы.
Или Тик и в самом деле полный псих.
Или…
Об этом я думать не хотела.
Положив руку на окно, я сказала:
— Привет, ребята. Я Фэй. Вы теперь часто будете меня видеть, я буду сидеть здесь вон за тем столом.
Мембрана дрогнула на йоту под моей ладонью, твердая поверхность стала вязкой. Я ожидала этого. Чего я не ожидала, так это нежного ответного всплеска, последовавшего прямо за этим… и прохладной желейной руки, пожавшей мои пальцы своими. В тот же миг в моем мозгу яркими красками вспыхнул ясный мысленный образ миллионов микроскопических щеночков, лижущих мою руку, — образ, наложенный на мои настоящие чувства шаблоном виртуальной реальности.
— Боже святый! — заорала я, отдергивая руку. Рука высвободилась с громоподобным чмоком.
— Чудный шум, — сказал Тик. — Преотличная громкость. Можно мне его еще раз послушать?
