умер от информационной опухоли в самом начале мушора.
В воображении — картина кипящей крови, бьющей из его глазниц Ужас, который, должно быть, пережила его семья. Ужас, который переживет моя семья, случись это со мной. Наши дети, прилагающие все с таким „трудом приобретенные силу воли, самоуверенность, ярость, спокойствие и все же не находящие ничего, что утишило бы скорбь. Мои мужья и жены, хоть и имеющие в активе по нескольку похорон, но все же шокированные до глубины души, потому что они рассчитывали на меня, рассчитывали, что я буду той, кто попадет в переделку, той, за кем нужен глаз да глаз, той, к кому обращаются все взоры, если кто-то спрашивает: «Что мы будем делать сегодня вечером?», потому что Фэй сегодня может быть не в духе…
Не в духе. Ураган таких приступов дурного настроения захлестывает меня… это уже не воспоминания, но память: обо всех временах, когда я была «не в духе».
Не только тем вечером перед смертью Чаппалара, но и тогда, когда я была не в духе от гнева и когда после корила себя за гневливость.
Все и сразу.
То была не информационная опухоль. Шквал нахлынул не из инфосферы, а из моего мозга: разочарование и стыд, которые я пыталась подавить, и радости, от которых я бежала прочь, потому что они были незаслуженны, слишком хороши для такой особы, как я.
Все мое подсознание вдруг вырвалось наружу, как выброс газа взрывает глубины океана, выплескивая жуткое зловоние, милые сердцу полузабытые ароматы, ненависть, любовь, унижения, триумфы…
Бессознательное становится сознательным на один оглушающий миг цельности.
И вот все ушло, океанские воды снова сомкнулись, подсознание погрузилось в непроглядные глубины, миг откровения поглотила тяжелая черная пучина.
Я открыла глаза. Тик внимательно следил за мной. Он не двинулся, но, должно быть, понял, что произошло, по выражению моего лица. Он мягко произнес:
— Некоторые прокторы рискуют пристраститься к этому ощущению. К этому моменту истины. Одни хоть и без наслаждения, но возвращаются к этому опыту снова и снова. Другим легче умереть, чем повторить это. Мудрость находится на полпути между двумя этими крайностями: используй память как полезный инструмент, а не как наркотик. Но. Фаноби рои шант, агхи шант по.
Поговорка улумов: «Быть мудрым легко, пока не становится трудно».
Я ничего не ответила. Онемевшая. Бездыханная.
В тишине очки Тика с шипением выпустили облако водяного тумана, чтобы увлажнить глаза.
— Я никому не рассказывала о насосной станции номер три, — прошептала я. — Названия не упоминала. Должно быть, Чаппалар сказал об этом кому-то. Своей возлюбленной. Майе.
Майе.
— Кто эта Майя? — поинтересовался Тик.
— Женщина, из хомо сапов. Я лично с ней никогда не встречалась — только слышала, как другие прокторы говорили о ней. Чаппалар сказал, что ей сто десять лет.
— И Чаппалар виделся с ней в последний вечер перед смертью?
— Так он мне сказал.
— У них была давняя дружба или новое знакомство?
— Недавнее, я думаю.
Тик посмотрел в потолок с полминуты, потом снова опустил голову и уставился прямо на меня.
— В Бонавентуре нет такой женщины.
Я была на волоске от вопроса: «Откуда вы знаете?», но вовремя остановилась. Он, наверное, воспользовался своим связующим кристаллом и отправил мировому разуму запрос проверить базу данных переписи населения нашего города. Поиск не мог быть долгим — хомо сапы жили на Дэмоте всего-навсего полвека, и не так уж много из нас дожили до ста десяти лет. Конечно, некоторые из первых людей прибыли на Дэмот, когда им было около пятидесяти или за пятьдесят, но не многие. В спортивную игру по имени колонизация в основном играли молодые.
— Возможно, она не сообщила Чаппалару свой истинный возраст, — сказала я. — Люди иногда привирают по поводу своих лет.
— Да, и это прелестная слабость, — ответил Тик. — Никогда не доверяй видам, которые обо всем говорят правду, — они либо глупы, либо заносчивы, либо интересуются только доказательными данными. Но не нашлось ни единого человека, мужчины или женщины, старше ста лет с именем, близким к слову Майя… ни в одном избирательном списке по всему Каспию. Жаль.
— Может быть, она живет в другой области Дэмота? — предположила я. — Сюда по рукаву добираются практически моментально.
Тик снова посмотрел в сторону, потом обернулся ко мне.
— Никто из людей, соответствующих приметам Майи, не пользовался бонавентурским рукавом за последние две недели.
Я уставилась на него в таком шоке, что даже челюсть отпала. Конечно, Министерство транспорта требовало от операторов рукава ведения списков пассажиров с указанием дат и мест поездок, но списки были секретны и выдавались только на основании судебного предписания: полиция могла получить ордер на розыск преступников; следователи могли запросить имена путешественников, потерявшихся или попавших не туда в результате сбоя в работе рукава, но члены «Ока» не имели никаких полномочий проверять передвижения обычных граждан. Если бы я попыталась такое проделать, мировой разум заблокировал бы мой запрос, ответив сообщением: «ИНФОРМАЦИЯ НЕ СУЩЕСТВУЕТ ИЛИ НЕПРАВОМЕРНО ЗАТРЕБОВАНА». Он также мог оповестить моих руководителей, которые тут же поинтересовались бы — что, черт бы меня подрал, я о себе возомнила!
— Транспортные списки тщательно охраняются, — пробормотала я. — Как вы могли задать по ним поиск…
— Я не могу, — ответил он. — Но может мировой разум. А Кси — моя старая добрая подруга, которая приложит все силы, чтобы услужить, если ее попросить, как следует. Первое: мне необходимо разыскать убийцу, который по определению является опасным неразумным существом. Второе: у нас есть веские основания предполагать, что эта Майя передала информацию, осознанно или нет, нашему убийце где-то между тем вечером, что она провела с Чаппаларом, и смертью Чаппалара следующим утром. Третье: это мой долг, как гражданина Лиги Наций, предупредить других разумных о возможном смертельном риске… и это означает, что я должен известить Майю о том, что она говорила с опасным неразумным существом как минимум однажды и, вероятно, может сделать это снова. Четвертое: я даю указание мировому разуму предупредить Майю незамедлительно. Пятое: мировой разум спрашивает, как связаться с женщиной, я передаю все имеющиеся нити, включая сообщение о том, что она, возможно, недавно воспользовалась для перемещения бонавентурским рукавом. Шестое: мировой разум с беспокойством отвечает, что не может передать предупреждение, потому что женщины, отвечающей данным критериям, нет в транспортных списках. — Он пожал плечами. — Очень просто.
Это пожатие плечами выглядело прелестно — выражение лица Тика было совершенно искренним, как будто любому было по силам составить такую цепь рассуждений за полсекунды, что понадобились для связи с инфосферой.
— Ни тени мысли о том, как произвести на меня впечатление.
Произвело это на меня впечатление или нет, я могла поклясться, что не выдам себя.
— Итак, это Майя. — Я запнулась, осененная мыслью. — Предположим, что Майя — прозвище, не имеющее никакого отношения к ее настоящему имени. Это затруднит ее поиски в городской базе данных или транспортных списках.
— Да. Верно. — Лицо Тика потемнело. Буквально. Посерело на тон в сгущающихся сумерках. — Прозвища — это такой дурацкий человеческий обычай. Оскорбительный. Пошлый. Если тебе не нравится твое прежнее имя, пройди процесс перемены имени должным образом, как все порядочные люди, вместо того чтобы просто решить… — Он на миг умолк, лицо сделалось отрешенным. — Славно, — изрек он через пару секунд, — мировой разум позвонит каждой женщине старше ста лет на Великом Святом Каспии, говоря, что, если она известна как Майя, для нее есть срочное сообщение. Так же он поступит в отношении всех
