дело.
Схватив винтовки, Зарецкий, Жарков и Задоров стали на лыжи и пошли к загону. След уходил за жердевую ограду, к зубрам. Чуть дальше виднелся истоптанный снег, волчьи и зубриные следы вперемешку и лежал труп совершенно разорванного и растоптанного матерого волка. А в загоне не было ни одного зубра!
Озадаченные зуброводы прочесали лесные уголки в пределах изгороди, нашли пролом в ограде. В погоню или от страха?…
Распахнув ворота, люди отправились искать зубров.
След повел к горе Слесарной — месту очень опасному, с ущельями и провалами, сплошь в зарослях жасмина, рододы и лещины, переплетенных лианой. Стало ясно, что зубры мчались за волками. Коротконогие волки застревали в твердом снегу, тогда как зубры легко взрезали сугробы. Вот еще один растерзанный хищник. Кровь на ветках барбариса, это оцарапался зубр. И наконец, картина, которая сразу сняла напряжение: их стадо…
На округлой луговине, по сторонам которой стояли сосны, лежала вся пятерка. Глаза и уши их следили за лыжниками. Вокруг желтели окопчики недолгой пастьбы, снег был сбит и со склонов, откуда свисала старая трава. Ее оборвали.
— Ближе подходить не будем, — прошептал Задоров. — Пойдем в обход, потесним к загону.
Едва они скрылись за соснами, как зубры поднялись и неторопливо, словно на прогулке, пошли в сторону дома. Через час ворота за ними затворились.
— Ну, что вы скажете? — спросил Зарецкий, когда все население кордона собралось в большой комнате старого помещения. И посмотрел на Лиду.
— Зубры сами высказались достаточно убедительно, — живо ответила она. — Готовы к вольному житью. А мы планировали выпустить их из загона на третий год. Поправку примем к сведению. Темные милые рогатики! Так проучили волков! Это опять же в пользу их вольного содержания: могут постоять за себя.
В конце октября Лида заметила беспокойство Волны. Отел?… Зубрицу не без труда отделили от стада и заперли в утепленном сарае с двориком. Вскоре изолировали и Еруню. Их обеих обильно кормили. Зубрицы все время проводили в темном помещении.
Лида бегала к ним по три раза на день. Подсматривая в щелочку, она говорила зубрицам из-за стены какие-то ласковые слова, бросала куски хлеба с солью, морковь, сухие груши, а вернувшись в дом, озабоченно вздыхала:
— Скорее бы! Такое время, все ближе к холодам. И в неволе…
Первой принесла телочку Волна. Когда и как это случилось — осталось тайной. Малютку увидели на третий день. Было довольно тепло, и Волна вывела ее во дворик, чистенькую, вылизанную, но еще шатающуюся на нетвердых ножках. Телочку назвали Валькирией. Волна с недоверием косилась, то и дело собиралась кинуться или становилась так, чтобы укрыть малышку от чужих глаз. Валькирия жалась к материнской косматой груди, смешно переступая, подбиралась к вымени.
— Завернуть бы ее в телогрейку, что ли, вон как дрожит, — переживала Лида. — Вдруг простудится, заболеет?
Зарецкий посмеивался. Попробуй заверни…
Еще через три недели, так же незаметно и просто отелилась Еруня. И тоже принесла телочку. Ее назвали Ельмой. Отцом обеих был Бодо.
На счастье, удерживалась оттепель, морозец схватывал снег только ночами. Зубриц кормили хорошо, но они выходили из сарая, с удовольствием грызли кору на ильмах, обгладывали изгородь и даже выпирающие из земли корни дубов.
— Неужто голодные? — удивлялся Задоров.
— Обычное явление, — успокаивал его Игорь Жарков. — Укрепляют желудок. Танин, понимаешь? Желудей им побольше, коры.
Зубрята росли быстро, вскоре у них уже чернели рожки, поступь окрепла, они тоже выходили во дворик даже без родительниц, пытались скакать и бегать, но очень неуклюже.
Наконец их выпустили в общий загон.
Звери отнеслись к матерям и телочкам с милой предупредительностью. Уступали дорогу и место у кормушек, у солонца, освобождали лежку в затишке. Впрочем, Волна и Еруня были постоянно настороже и могли проучить всякого, кто, по их мнению, угрожал маленьким. А когда дни посуровели, они принимали дочек под косматую грудь и так лежали вместе, укрытые снегом. Но в сараи заходить не любили. Спартанское воспитание.
В Майкоп родителям, в Москву Макарову и Гептнеру Михаил Зарецкий написал подробные письма. Семь. Уже семь зубров в горах!
Директор заповедника долго не появлялся в Кишин-ском зубропарке, узнавал о событиях от наезжавших в Гузерипль сотрудников. Всякий раз, выслушав такой доклад, он сильнее выпячивал толстые губы и бубнил: «Не было у бабы хлопот, купила себе порося».
Он по-прежнему занимался хозяйственными делами. Успешно торговал всякой всячиной с заповедных угодий, куда-то спешил на совещания и собрания, спорил, по-базарному хлопал ладонью о ладонь собеседника, словом, действовал, как привык действовать. Правда, в этой его деятельности обнаруживалось и полезное начало: он строил. Гузерипль становился приличным поселком, через Белую положили новый мост, подправили дорогу. Но все это относилось скорее к исправлению собственной ошибки, чем к новаторству.
Когда он, наконец, пожаловал на Кишу, шел уже 1941 год. Зима не очень свирепствовала, и поездка не выглядела обременительной.
Зубры на него особого впечатления не произвели. Бык да коровы с телками, только и всего. Есть о чем говорить! Вот если бы слоны… А таких, как эти, в любом колхозе можно видеть. Но там хоть молоко. А что от зубров?…
Заговорившись с Михаилом Зарецким, он небрежно облокотился на изгородь загона, даже руку просунул по ту сторону и, будучи в настроении, вдруг чему-то расхохотался. Метрах в сорока прохаживалась Волна с дитем. То ли этот чужой голос вывел ее из равновесия, то ли почуяла она опасность от многолюдства. И взыграла. Сорвалась с места и налетела на ограду. Удар потряс плахи, он пришелся рядом с директорской рукой. Миг — и большой тучный человек, как резиновый мячик, откатился метров на восемь от изгороди. Поднялся бледный, с вытаращенными глазами.
— А! Эт-то что ж? Убить могёт! Да как они!..
— Запросто могут, — сказал Борис Артамонович. — Дикари, эт-точно. Что с них взять, товарищ начальник?
— А где об этом самом написано у вас? — директор вдруг закричал: — Где объявление, что подходить опасно? Порядок где? Колесо на мельнице вертится, так сетка кругом поставлена. А тут образина, понимаешь, — и гуляет себе вольно! Чуть что — на рога!
— Ограда, — сказал Зарецкий. — Ничего не случилось, выдержала удар. Вот скоро выпустим их на вольное пастбище, тогда…
— Еще чего! По лесу не проедешь, выскочит такой скот — и будь здоров…
— По зубровому парку не положено ездить. Зубры никакого соседства не любят. Киши — глубокий резерват, посторонним здесь находиться запрещено.
До самого вечера гость выглядел беспокойным, оглядывался даже в помещении, где ужинал, прислушивался. Зарецкий положил перед ним бумагу — просьбу в главк по заповедникам отловить для кавказского стада еще одного быка из сохранившихся в Беловежской пуще и пять потомков Бодо из Аскании-Нова. Таков был план ускоренного поглотительного скрещивания на зубра, чтобы вытеснить бизонью кровь у следующего поколения. Директор долго смотрел на бумагу и передергивал плечами. Переживал кошмарное видение будущего: встречу в лесу со стадом зубров… Зарецкий как раз говорил, что через два десятилетия сотни зубров освоят свою старую прародину и число их достигнет тысячи голов.
— Сколько, сколько? — переспросил директор.
— Тысяча…
