сложить о них «Хорошо!»Вы ушли,понимаемы процентов на десять.Оставались Асеев и Пастернак.Но мы не уйдём —как бы кто не надеялся! —мы будем драться за молодняк.Как я тоскую о поэтическом сынекласса «Ан» и «707-Боинга»…Мы научилисвистатьпол- России.Дай одногосоловья-разбойника!..И когда этот случай счастливый представится,отобью телеграмку, обкусав заусенцы:«ВЛАДИМИР ВЛАДИМИРОВИЧРАЗРЕШИТЕ ПРЕСТАВИТЬСЯ —ВОЗНЕСЕНСКИЙ»1973BЕЧЕР B «ОБЩЕСТBЕ СЛЕПЫХ»Милые мои слепые,слепые поводыри,меня по своей России,невидимой, повели.Зелёная, голубая,розовая на вид,она, их остерегая,плачет, скрипит, кричит.Прозрейте, товарищ зрячий,у озера в стоке вод.Вы слышите – оно плачет?А вы говорите – цветёт.Чернеют очки слепые,отрезанный мир зовут —как ветви живьём спилили,следы окрасив в мазут.Скажу я вам – цвет ореховый,вы скажете – гул ореха.Я говорю – зеркало,вы говорите – эхо.Вам кажется Паганиникрасивейшим из красавцев,Сильвана же Помпанини —сиплая каракатица,им пудреница покажетсяэмалевой панагией.Вцепились они в музыкальность,выставив вверх крюки,как мы на коньках крючкамицеплялись за грузовики.Пытаться читать стихив «Обществе слепых» — пытаться скрывать грехив обществе святых.Плевать им на куртку кожаную,на показуху рук,они не прощают кожеюнаглый и лживый звук.И дело не в рифмах бедных —они хорошо трещат —но пахнут, чем вы обедали,а надо петь натощак!В вашем слепом обществе,всевидящем, как Вишну,вскричу, добредя ощупью:«Вижу!» — зелёное зелёное зелёноезаплакало заплакало заплакалозеркало зеркало зеркалоэхо эхо эхо1974СМЕРТЬ ШУКШИНАХоронила Москва Шукшина,хоронила художника, то естьхоронила Москва мужикаи активную совесть.Он лежал под цветами на треть,недоступный отныне.Он свою удивлённую смертьпредсказал всенародно в картине.В каждом городе он лежална отвесных российских простынках.Называлось не кинозал —просто каждый пришёл и простился.Называется не экран,если замертво падают наземь.Если б Разина он сыграл —это был бы сегодняшний Разин.Он сегодняшним дням – как двойник.Когда зябко курил он чинарик,так же зябла, подняв воротник,вся страна в поездах и на нарах.Он хозяйственно понималкрай как дом – где берёзы и хвойники.Занавесить бы чёрным Байкал,словно зеркало в доме покойника.1974ОБМЕННе до муз этим летом кромешным.В доме – смерти, одна за другой.Занимаюсь квартирообменом,чтобы съехались мама с сестрой.Как последняя песня поэта,едут женщины на грузовой,две жилицы в посмертное лето —мать с сестрой.Мать снимает пушинки от шали,и пушинкилетятс пальтеца,чтоб дорогу по ним отыскалитени бабушки и отца.И, как эхо их нового адреса,провожая заплаканный скарб,вместо выехавшего августав наши судьбы въезжает сентябрь.Не обменивайте квартиры!Пощади, распорядок земной,мою малую родину сирую —мать с сестрой.Обменяться бы – да поздновато! —на удел,как они, без вины виноватыхи без счастья счастливых людей.1974ПЕСНЯ О МЕЙЕРХОЛЬДЕ
А. Шнитке
Где Ваша могила – хотя бы холм, —Всеволод Эмильевич Мейерхольд? Зрители в бушлатах дымят махрой —ставит Революцию Мейерхольд.Радость открывающий мореход —Всеволод Эмильевич Мейерхольд.Профильным, провидческим плоск лицом —сплющен историческим колесом.Ставили «Отелло». Реквизит —на зелёной сцене платок лежит.Яго ухмыляется под хмельком:«Снова мерихлюндии, Мейерхольд?!»Скомканный платочек – от слёз сырой…Всеволод… Эмильевич… Мейерхольд…1974МЕЛОДИЯ КИРИЛЛА И МЕФОДИЯЕсть лирика великая —кириллица!Как крик у Шостаковича – «три лилии!» —белеет «Ш» в клавиатуре Гилельса —кириллица! И фырчет «Ф», похожее на филина.Забьёт крылами «У» горизонтальное —и утки унесутся за Онтарио.В латынь – латунь органная откликнулась,А хоровые клиросы — в кириллицу!«Б» вдаль из-под ладони загляделося —как Богоматерь, ждущая младенца.1974ОТЦУЯ – памятник отцу,Андрею Николаевичу.Юдоль его отмщу.Счета его оплачиваю.Врагов его казню.Они с детьми своимипо тыще раз на днюего повторят имя.От Волги по Юконпусть будет знаменито,как, цокнув языком,любил он землянику.Он для меня как Бог.По своему подобьюслепил меня, как мог,и дал свои надбровья.Он жил мужским трудом,в свет превращая воду,считая, что притомхлеб будет и свобода.Я памятник отцу,Андрею Николаевичу,сам в форме отточу,сам рядом врою лавочку,чтоб кто-то век спустяс сиренью индевеющейнашёл плиту «6-а»на старом Новодевичьем.Согбенная юдоль.Угрюмое свечение.Забвенною водойнабух костюм вечерний.В душе открылась течь.И утешаться нечем.Прости меня, отец,что памятник не вечен.Я за тобой бежал —ты помнишь? – по перрону…но Время – это шар,скользящий по наклонной.Я – памятник отцу, Андрею Николаевичу.Я лоб его ношуи жребием своимвмещаю ипостась,что не досталась кладбищу, —Отец – Дух – Сын.1974* * *Теряю свою независимость,поступки мои, верней, видимостьпоступков моих и сужденийуже ощущают уздечку,и что там софизмы нанизывать!Где прежде так резво бежалось,путь прежний мешает походке,как будто магнитная залежьпритягивает подковки!Безволье какое-то, жалость…Куда б ни позвали – пожалуйста,как набережные кокотки.Какое-то разноголосье,лишившееся дирижёра,в душе моей стонет и просит,как гости во время дожора.И галстук, завязанный фигой,искусства не заменитель.Должны быть известными – книги,а сами вы незнамениты,чем мина скромнее и глуше,тем шире разряд динамита.Должны быть бессмертными – души,а сами вы смертно-телесны,телевизионные ушине так уже интересны.Должны быть бессмертными рукописи,а думать – кто купит? – Бог упаси!Хочу низложенья просторноговсех черт, что приписаны публикой.Монархия первопрестольнаяв душе уступает республике.Тоскую о милых устоях.Отказываюсь от затворничествадля демократичных забот —жестяной лопатою дворничьейрасчищу снежок до ворот.Есть высшая цель стихотворца —ледок на крылечке оббить,чтоб шли отогреться с морозцаи исповеди
