газетчиков.
Когда я отвернулся от окна, Габриэла смотрела на меня нахмурясь.
– На что вы намекали, когда сказали ему о Сан-Матео? – спросила она.
– Он очень дружен с Аронией Холдорн? – спросил я.
– Понятия не имею. А что? Почему вы с ним так разговаривали?
– Приемы сыска. К тому же ходят слухи, что, занявшись вашим наследством, он заодно сумел поправить и свои дела. Может быть, это просто болтовня. Но не мешает припугнуть его, чтобы, пока не поздно, занялся приборкой – если он в самом деле мудрил. Какой вам смысл терять деньги в дополнение к остальным неприятностям?
– Значит... – начала она.
– У него есть неделя или дней пять, чтобы распутаться с вашими делами. Этого должно хватить.
– Но...
Нас прервала миссис Херман, позвав обедать.
Габриэла почти не прикоснулась к еде. Беседу вели в основном мы с ней, но потом я втянул в разговор Мики, и он стал рассказывать об одном своем деле в городе Юрика, где ему пришлось изображать иностранца, не понимающего по-английски. Поскольку другими языками, кроме английского, он не владеет, а в Юрике непременно встретишь представителя любой национальности на свете, ему было чертовски трудно скрыть, к какой именно национальности он принадлежит. Мики сделал из этого длинный и смешной рас сказ. Может быть, кое-что там было правдой: он всегда получал большое удовольствие, изображая из себя вторую половину полоумного.
После обеда мы с ним вышли прогуляться в сгущавшихся весенних сумерках.
– Макман приедет утром, – сказал я ему. – Будете с ним на стреме. Смены поделите как вам удобно, но один непременно должен быть на посту.
– Себе работку поприятней выбрал, – пожаловался он. – Ты что тут устраиваешь – западню?
– Возможно.
– Возможно. Ну да. Сам не знаешь, что затеваешь. Просто время тянешь – авось подфартит.
– Плоды умной стратегии тупицам всегда кажутся фартом. У Дика есть новости?
– Нет. Из дома Эндрюс приехал прямо сюда.
Парадная дверь открылась, и на террасу упал желтый свет. В желтом проеме появилась Габриэла в темной накидке, закрыла дверь и спустилась на дорожку.
– Вздремни, если хочешь, – сказал я Мики. – Я тебя вызову, когда вернусь. Тебе ведь до утра на часах стоять.
– Ну и миляга же ты. – Он засмеялся в темноте. – Ей-богу, миляга.
– Там в автомобиле четверть джина.
– Ну? Что же ты сразу не сказал, а мучил меня разговорами? – Он устремился прочь, и трава зашелестела у него под ногами.
Я вернулся на дорожку, подошел к Габриэле.
– Правда, красивая ночь? – сказала она.
– Но вам не стоит бродить в темноте, даже если неприятности ваши практически кончились.
– Я и не собиралась, – ответила она, взяв меня под руку. – А что значит: практически кончились?
– Осталось разобраться кое с какими мелочами – например, с морфием.
Она поежилась и сказала:
– Мне хватит только на сегодняшний вечер. Вы обещали...
– Утром прибудут пятьдесят гран.
Она молчала, как будто дожидаясь, что я еще скажу. Я больше ничего не сказал. Она помяла мне рукав.
– Вы говорили, что вылечить меня будет нетрудно. – Она произнесла это полувопросительно, словно думала, что я буду отпираться.
– Нетрудно.
– И что можно будет... – Она оборвала фразу.
– Заняться этим, пока мы здесь?
– Да.
– Хотите? – спросил я. – Если нет, то и смысла нет.
– Хочу ли я? – Она остановилась на дороге и повернулась ко мне. – Я бы отдала... – Она всхлипнула и не закончила фразу. Потом снова заговорила тонким, звенящим голосом: – Вы искренни со мной? То, что вы мне говорили... все, что говорили вчера вечером и сегодня, – это правда, или вы меня морочите? Я вам верю. Но вы... вы правду говорите? Или просто научились – для пользы дела – морочить людям голову?
Возможно, она была помешанной, но дурой не была. Я дал ответ, который счел сейчас наилучшим:
– Ваше доверие ко мне зиждется на моем доверии к вам. Если мое не оправдано, то и ваше тоже.
