– Но он не говорил ей, чтобы она полюбила это занятие, – настаивала я. – Ты бы видела, как загораются при этом ее глаза. Да она просто счастлива от этого.
– Эмили не может быть таким чудовищем, Лилиан.
– Она? Ты что, забыла о Пушинке? – ответила я, возможно, даже слишком жестко и холодно. Я видела, что Евгении больно от этих слов, и тут же пожалела о сказанном. Но выражение печали быстро исчезло с ее лица, и она снова улыбнулась.
– Расскажи мне теперь про Нильса, Лилиан. Я хочу послушать о нем, пожалуйста.
– Хорошо, – сказала я, успокаиваясь. Я всегда любила поговорить о Нильсе Томпсоне. Евгении я могла открыть свои самые сокровенные чувства. – Ему нужно подстричься. Его волосы падают прямо до носа. Каждый раз, когда я смотрю на него в классе, вижу как он занят тем, что убирает пряди волос с лица.
– У него теперь такие черные волосы, – сказала Евгения, вспоминая то, что я ей говорила пару дней назад, – черные, как смоль.
– Да, – улыбнулась я. Евгения внезапно открыла глаза и тоже улыбнулась.
– Он смотрел на тебя сегодня? Смотрел? – взволнованно спросила она. Как же могли иногда светиться ее глаза! Стоило только взглянуть в них, и я забывала, что Евгения так больна.
– Каждый раз, когда я смотрела на него, он тоже смотрел на меня, – почти шепотом ответила я.
– И твое сердце начинало биться сильней и быстрей, пока у тебя не перехватывало дыхание?
Я кивнула.
– Прямо как у меня, правда по другому поводу, – добавила она. И затем рассмеялась, раньше, чем я почувствовала горечь в ее словах.
– Что он сказал? Расскажи мне снова, что он говорил по дороге домой вчера?
– Он сказал, что у меня самая милая улыбка во всей школе, – ответила я, вспоминая слова Нильса. – Мы шли рядом, как обычно отставая на несколько шагов от Эмили и близнецов. Он пнул небольшой камушек, и взглянув, просто выпалил эти слова, и снова уставился под ноги. От неожиданности я не знала, что ответить. В конце концов, я пробормотала «спасибо». Это все, что я могла придумать. Мне нужно прочитать какой-нибудь мамин любовный роман, и тогда я узнаю, как нужно разговаривать с мальчиками.
– Да, все в порядке. Ты все правильно сказала, – заверила меня Евгения. – Я поступила бы так же.
– Правда? – Я задумалась. – Он ничего больше не сказал, а когда мы дошли до их поворота, Нильс проговорил: «До завтра, Лилиан», и заторопился прочь. Я знаю, наверняка, он был смущен и хотел, чтобы я сказала что-нибудь еще.
– Ты и скажешь, – заверила Евгения, – в следующий раз.
– Следующего раза не будет. Нильс скорей всего думает, что я дура.
– Нет, он не может так думать. Ты самая умная девочка в школе. Ты даже умнее Эмили, – гордо сказала Евгения.
Это было так. Из-за того, что я быстро научилась читать, я знала то, что знали только ученики намного старше меня. Я с жадностью прочитывала наши исторические книги, проводя часы в папином кабинете, внимательно просматривая его коллекцию книг об античной Греции и Риме. Здесь было много того, что Эмили не стала бы читать даже, если бы это предложила мисс Уолкер, так как Эмили считала, что эти книги о греховном времени и грешных людях. Следовательно, я знала гораздо больше ее о мифологии и античных временах.
Я также быстрее, чем Эмилия, умножала и делила. Это ее бесило. Помню, как однажды, я наткнулась на нее, когда она сражалась с колонками цифр. Я заглянула через ее плечо, когда она писала результат и сказала ей, что он не правильный.
– Ты забыла перенести сюда единицу, – сказала я, указывая ей ошибку. Эмили обернулась.
– Как ты смеешь подсматривать за мной и моей работой? Ты просто хочешь списать у меня, – обвинила она меня.
– Ну что ты, нет, Эмили, – возразила я. – Я просто хотела помочь тебе.
– Мне не нужна твоя помощь, и не вздумай указывать мне, что правильно и что – нет. Только мисс Уолкер может это делать, – раздраженно ответила Эмили. Я пожала плечами и ушла, но когда я оглянулась, то увидела, что она решительно стирает ответ, который был у нее на бумаге.
В буквальном смысле мы все трое росли в различных мирах, несмотря на то, что жили под одной крышей и имели одних и тех же родителей. Не важно, сколько времени я проводила с Евгенией, чем мы с ней занимались, и сколько я сделала для нее, я знала, что никогда не смогу даже представить всех ее переживаний, как тяжело все время проводить в доме и видеть мир только через окно своей комнаты.
Бога Эмили я действительно боялась. Она заставляла меня просто трястись от страха, когда угрожала мне Его гневом и отмщением.
Как он неблагоразумен, думала я, если может оставаться безразличным к несчастьям, заставлять страдать такого милого и доброго человека, как Евгения, и не замечать высокомерия и бездушности таких, как Эмили.
Эмили так же жила в своем собственном мире. Но не потому, что была беспомощна, как Евгения. Эмили добровольно заперла себя в стенах, отделяющих ее от реального мира, но это были не настоящие стены из дерева, покрытые штукатуркой и краской, это были стены гнева и ненависти. И каждую щелочку в них она зацементировала какой-нибудь библейской историей или цитатой. Я начала думать, что даже священник боится ее, вдруг она обнаружит какой-нибудь тайный его грех, который он однажды совершил, и расскажет об этом Богу.
И наверное, только я одна, несмотря ни на что, по-настоящему наслаждалась жизнью в Мидоуз: бегала по полям, кидала камешки в реки, вдыхала запахи цветов, и проводила много времени с рабочими плантации и знала всех их по именам. И я не могла представить себе, как можно запереться в какой-нибудь части дома и не обращать внимания на окружающий мир. Да, я была довольна жизнью в Мидоуз, несмотря
