– Хорошо, мисс Лилиан. Я не буду приглашать вас на воскресный обед, когда будут подавать кролика.
Но однажды Генри поймал скунса вместо кролика. Он набросил мешок на клетку. Пока скунс в темноте, говорил мне Генри, он не будет брызгать вонючей жидкостью. Думаю, что он и Эмили об этом рассказал. Или она поняла это, наблюдая за скунсом. Так или иначе, Эмили следила за всеми, кто жил в Мидоуз, как- будто ей приказали выявлять чужие грехи.
Этот скунс был совершенно рассержен тем, что с ним сделали, и с подозрением вглядывался во все, что его окружало. Я постаралась не двигаться, но была так напугана, что закричала и переступила с ноги на ногу. Скунс заметил меня и выпустил в меня сильную струю. С визгом я бросилась к двери. Дверь была закрыта снаружи. Пока я колотилась в дверь, скунс атаковал меня еще раз, и потом спрятался под ящик. В конце концов дверь подалась. К ней была приставлена палка снаружи, чтобы ее нельзя было сразу открыть. Я выскочила на свежий воздух, окруженная зловонием со всех сторон.
Генри вместе с другими рабочими уже приближался бегом со стороны амбара. Но не добежав и десяти шагов до меня, они остановились как вкопанные, с гримасой отвращения на лицах. Я была в истерике. Я обхватила себя руками, как будто на меня напали пчелы, а не скунс. Генри сделал большой глоток воздуха, и затем, задержав дыхание, пришел ко мне на помощь. Он взял меня на руки и бросился бежать к задней части дома. Там на площадке возле лестницы он опустил меня вниз на землю и бросился в дом, чтобы привести Лоуэлу. Я слышала его крик: «Это Лилиан! На нее напал скунс в мастерской!»
Меня тошнило от самой себя. Я принялась стаскивать свое испачканное платье и сбросила туфли. Лоуэла выбежала вместе с Генри и, как только взглянула на меня и учуяла запах, вскрикнула:
– Боже всемилостивый! – Она помахала перед собой, разгоняя зловоние, и приблизилась ко мне.
– Все в порядке, все в порядке. Сейчас Лоуэла все исправит. Не волнуйся, не волнуйся. Генри, – приказала она, – отведи ее в комнату, где хранятся старые бочки. А я пойду принесу весь томатный сок, какой только смогу найти, – сказала она. Генри хотел взять меня снова на руки, но я сказала, что могу идти сама.
– Зачем еще и тебе страдать, – сказала я, закрывая лицо руками.
В комнате, вдали от кладовки, я сняла всю одежду. Лоуэла вылила все банки и кувшины томатного сока, какой только могла достать, в бочку и послала Генри найти еще. Я кричала и рыдала, пока Лоуэла обмывала меня соком, затем завернула меня во влажные полотенца.
– Теперь иди наверх и прими хорошую ванну, дорогая, – сказала она. – Я всегда буду рядом.
Я постаралась побыстрее пойти к себе, но мои ноги стали непослушными и тяжелыми, как камни. Гости мамы собрались в комнате, где мама обычно читала, и пили чай, слушая музыку. Никто не слышал, что произошло. Я подумала было остановиться, чтобы рассказать ей, что со мной случилось, но решила, что сначала мне стоит окунуться еще раз в бочку с томатным соком. Все еще стойкая вонь окружала меня, как отвратительное облако.
Лоуэла присоединилась ко мне в ванной комнате, чтобы помочь мне смыть остатки вони самым душистым мылом, какое только у нас было, но даже после этого я ощущала запах скунса.
– Это в твоих волосах, дорогая, – печально сказала Лоуэла. – Этот шампунь тебе не поможет.
– Что же мне делать?
– Я много раз с этим сталкивалась, – сказала Лоуэла. – Думаю, что придется остричь волосы, дорогая.
– Мои волосы?
Мои волосы были моей гордостью. У меня были самые пышные и мягкие волосы во всей школе. Мои волосы были густыми и длинными до середины спины. Остричь мои волосы? Это было так же ужасно, как и вырвать мне сердце.
– Ты можешь мыть волосы вечно, и всегда этот запах будет преследовать тебя, дорогая. Каждую ночь, кладя голову на подушку, ты будешь чувствовать этот запах, и наволочка вся пропахнет тоже.
– О, Лоуэла, я не могу остричь волосы, я не хочу, – сказала я в отчаянии. Лоуэла нахмурилась.
– Я останусь здесь и буду мыть волосы до тех пор, пока запах не исчезнет, – сказала я. – Я сделаю это. – Я все терла и терла, полоскала и полоскала, но каждый раз, когда я принюхивалась к волосам, запах не исчезал. Почти два часа спустя, я неохотно вылезла из ванны и подошла к зеркалу над раковиной в ванной комнате. Лоуэла бегала вверх-вниз по ступенькам, предлагая мне различные средства, которые, как они с Генри думали, помогут. Но все было напрасно. Я разглядывала свое отражение. Я уже не плакала, но боль в глазах осталась.
– Ты уже сообщила маме, что случилось? – спросила я Лоуэлу, когда она снова вернулась.
– Да, – сказала она.
– Ты сказала ей, что, возможно, мне придется остричь волосы? – спросила я, с изумлением.
– Да, дорогая.
– И что она сказала?
– Она сказала, что ей жаль. Она поднимется к тебе, как только уйдут ее гости.
– А она не может прийти раньше? Ну хоть на минуточку?
– Я пойду спрошу у нее, – сказала Лоуэла. Немного погодя она вернулась без мамы.
– Она сказала, что не может проводить гостей прямо сейчас. Тебе следует заняться тем, что необходимо сделать. Дорогая, твои волосы скоро отрастут и быстрее, чем ты думаешь.
– Но до этого, Лоуэла, я буду ненавидеть себя, и никто больше не будет считать меня хорошенькой, – заплакала я.
– О, нет! У тебя такое красивое лицо, одно из самых хорошеньких в этих краях. Никто и не подумает сказать, что ты некрасивая.
