– Он уйдет до наступления темноты, мисс Лилиан. Она всхлипнула и, поднявшись, принялась снова смахивать пыль.
– Такого еще не случалось, – бормотала Тотти. – Тучи продолжают сгущаться.
Я повернулась и, бросив книги на стол в коридоре, выбежала из дома. Я быстро добралась до жилища Генри и постучалась.
– Ну, здравствуйте, мисс Лилиан, – сказал Генри, широко улыбаясь, как будто ничего не произошло. Я увидела позади него узел с его одеждой и потрепанный коричневый саквояж, в котором лежали все остальные его вещи. В руках у Генри был ремешок, которым он обычно обвязывал свой саквояж.
– Генри, Тотти только что рассказала мне о поступке папы. Ты не можешь уйти. Я пойду и буду умолять его позволить тебе остаться, – простонала я. Слезы навернулись мне на глаза.
– О, нет, мисс Лилиан. Не делайте этого. Здесь наступили тяжелые времена, и у Капитана нет другого выхода, – сказал Генри, но в его взгляде была боль. Он так же как и папа, любил Мидоуз, и даже больше, я думаю. Мидоуз для Генри – его пот и кровь.
– Кто теперь позаботится о нас, обеспечит нас продуктами и…
– О, мистер Слоуп прекрасно с этим управится, это будет его обязанностью, мисс Лилиан. Даже не волнуйтесь.
– Я не волнуюсь за нас, Генри. Я не хочу, чтобы кто-нибудь так с тобой поступал. Ты не можешь уйти. Сначала Лоуэла уходит на пенсию, а теперь отсылают и тебя. Как папа мог уволить тебя? Ты такая же часть Мидоуз как… как и он. Я не позволю ему отослать тебя! Нет! Не упаковывай больше вещи! – закричала я и бросилась к дому, чтобы Генри не изменил своего решения.
Папа был в кабинете и сидел за столом, склонившись над бумагами. Перед ним стоял стакан виски. Когда я вошла, он даже не взглянул на меня, пока я не подошла к столу.
– Ну что еще, Лилиан? – спросил он, как будто я весь день дергала его за полу пиджака, постоянно задавая ему вопросы. Он выпрямился, подергивая себя за кончики усов, и критически посмотрел на меня. – Я не хочу слушать очередные россказни о твоей матери, если ты об этом.
– Нет, папа. Я…
– Тогда в чем дело? Ты же видишь, я совершенно измучен этими чертовыми счетами.
– Это про Генри, папа. Ты не можешь вот так отпустить его, мы не можем. Генри любит Мидоуз. Он принадлежит Мидоуз навсегда.
– Навсегда? – медленно повторил папа, как будто я сказала ругательство. Некоторое время он смотрел в окно, а затем сел, глядя перед собой. – Эта плантация, рабочая ферма, предприятие, которое приносит доход, бизнес. Знаешь, что все это значит, Лилиан? Это означает, что с одной стороны у тебя расходы и траты, а с другой – доход, смотри, – сказал он, тыкая своим длинным пальцем в бумаги. – И потом ты время от времени вычитаешь из дохода расходы и видишь, что у тебя остается, а чего – нет. У нас нет и четверти того, что мы имели год назад в это время, даже четверти! – закричал он и его увеличившиеся от гнева глаза смотрели так, будто я в этом виновата.
– Но, папа, Генри…
– Генри – такой же наемный рабочий, как и все здесь, и так же как и все здесь, он должен тащить свое бремя или уходить. Дело в том, – уже более спокойно сказал папа, – что время Генри уже давно прошло, время, когда он был в расцвете сил. Его давно надо было отправить на отдых куда-нибудь на заднее крыльцо, где он, покуривая, вспоминал бы свою молодость, – сказал папа, и мне показалось, что в его голосе появились тоскливые нотки. – Я держал его так долго, как только мог себе позволить, но даже его мизерную заработную плату мне приходится выплачивать ему из последних денег, а я не могу сегодня терять даже пенни.
– Но Генри справлялся со своей работой. Так было всегда.
– Я нанял молодого мужчину, который тоже справляется с этой работой, и хотя он стоит мне больше, это того заслуживает. И, наконец, мне финансово не выгодно оставлять Генри, который просто ходит по пятам за Чарлзом или стоит за его спиной, когда тот выполняет какую-нибудь работу. Ты достаточно умна, чтобы понять это, Лилиан. А кроме того, ничто так не угнетает человека, как чувство бесполезности. И с этим Генри будет встречаться каждый день, пока он в Мидоуз. Итак, – выпрямляясь, сказал папа, довольный своими логическими выкладками, – другими словами я оказываю ему большую услугу тем, что позволяю уйти.
– Но куда же он пойдет, папа?
– О, у него есть родственники в Ричмонде, – сказал папа.
– Генри не похож на горожанина, – пробормотала я.
– Лилиан, я не могу заботиться сейчас и об этом. Мидоуз – вот моя забота на сегодня. А теперь уходи отсюда и занимайся тем, чем ты всегда занимаешься в это время дня, – сказал он, жестом отпуская меня, а потом снова склонилась над своими бумагами. Я постояла еще немного и затем медленно вышла.
Несмотря на то, что на улице светило яркое солнце, настроение у меня было мрачным, я снова пошла к Генри. Он уже упаковал свои вещи и прощался с рабочими, которых еще не уволили. Я смотрела на все это и ждала. Потом Генри забросил свои пожитки на плечо, взял свой старый саквояж и двинулся по дорожке навстречу мне. Увидев меня, он остановился и поставил саквояж на землю.
– Ну, мисс Лилиан, – сказал он, оглядываясь по сторонам. – Прекрасный денек для продолжительной прогулки, не так ли?
– Генри, – всхлипнула я. – Мне очень жаль, но я не смогла изменить папиного решения.
– Я не хочу, чтобы вы даже немного беспокоились по этому поводу, мисс Лилиан. Со стариной Генри все будет в порядке.
– Я не хочу, чтобы ты уходил, Генри, – простонала я.
– Ну, ну, мисс Лилиан. Я и не считаю, что я уезжаю. Я не могу оставить Мидоуз за спиной, я уношу Мидоуз с собой, вот здесь, – сказал он, прижимая руку к сердцу. – А здесь, – он указал на свою голову, – все
