– Бывал, – признался я.
– И видел то, о чем писал?
– Кое-что видел.
– Священная Веста есть?
– На двенадцати тысячах пергаментов из целых бычьих шкур, – предвкушая перемены в мировоззрении генерала, уточнил я.
Теперь он не усмехался от таких подробностей и вообще казался очень серьезным и, как всегда, озабоченным.
– И что, в самом деле существует Книга Будущего?
– Существует рукопись ясновидящего старца Дивея.
– Кто такой? – Генерал уже почти верил мне. – Историческая личность?
– Думаю, историческая, если сохранился автограф. Только жил в конце прошлого тысячелетия.
– Вот бы почитать! – совсем не по-генеральски вздохнул он. – Узнать, чем дело кончится, и успокоиться. Сам читал?
– Нет, не читал…
– А кто читал?
– Например, вещий князь Олег.
– Ну, кого вспомнил… Последний кто?
– Человек, известный миру как схимомонах Авель.
– Погоди, это при Павле Первом? Который предсказал гибель династии Романовых?
– После него никто больше не насмелился.
Генерал выпил рюмку, утер щетку усов.
– Да я бы насмелился… Но ведь нет такой книги, и хранителей твоих нет, и пещер. Было бы что, мы бы знали…
Я вспомнил начальника ПМГ, задержавшего Гоя на речвокзале.
– Фамилия Буряк знакома? Перевели на Лубянку из томского управления, где-то после семьдесят девятого…
– Даже не слыхал. А кто это?
– Думаю, работал в каком-нибудь закрытом, сверхсекретном отделе и занимался проблемами хранителей сокровищ.
– В каком отделе? – искренне изумился генерал.
– В закрытом. Ты ведь не можешь знать, кто чем занимается в вашей конторе.
Он запыхтел, словно опять увидел батарею пустых бутылок, встопорщились усы.
– Официально, конечно, не могу знать. Но приди на обед в нашу столовую, постой в очереди и все узнаешь, кто, чем…
Я открыл было рот, чтоб спросить о молодом, но седом и очень приметном чекисте, которого генерал мог встречать и в коридорах или стоять в одной очереди, и в последний миг поймал себя за язык.
Он заметил мое движение.
– Ну что ты еще скажешь?
– Не все золото, что блестит, говорим мы и проходим мимо самородков.
Стражник умер на моих руках к концу третьих суток – я следил за временем по часам, опасаясь утратить его вместе с ориентацией в пространстве. Умер тут же, в последнем зале соляных копей, где-то неподалеку от двери, за которой начинался Мир Мертвых. Произошло это внезапно и как-то классически: вдруг попросил воды (фляжка опустела еще вчера), чего никогда раньше не делал, а потом еще несколько минут говорил и просто оборвался на полуслове, обмяк и уронил голову набок. Я потряс его, пощупал пульс, затем включил фонарик и посмотрел в глаза – зрачки сократились до точек и не реагировали на свет.
Ни Валкарии, ни белых Дар, о которых грезил умирающий, ни даже посланной за ними собаки он так и не дождался, и я в первый момент растерялся. Обычаев и обрядов царства Валкарии я не знал, но оставить его просто так, на полу, было бы не по-человечески, а похоронить нечем! Кроме ножа, автомата и геологического молотка, ничего подходящего, чтоб вырыть или, точнее, выдолбить могилу, – на худой случай, требовался лом. Часа полтора я бродил вокруг в поисках места, где помягче почва, но везде было одинаково, и в который раз пожалев свою саперную лопатку, оставленную в Томске, я начал копать подручными инструментами.
Соляная игольчатая пыль, оседавшая многие тысячелетия, сливалась, спрессовывалась и постепенно превращалась в твердую, стекловидную массу, напоминающую фирновый лед, и если верхний слой довольно легко крошился лезвием ножа, то через два вершка пошел плотный, сливной монолит. С помощью молотка я углубился еще на ладонь, наелся соли, надышался ею до такой степени, что начало тошнить, а давно потрескавшиеся от жажды губы разъело до крови, и казалось, уже болят зубы и десны. Кое-как вырубил яму сантиметров в тридцать, сломал нож, окончательно выдохся и понял, что глубже не выкопать, иначе самого хоронить будет некому. И пока еще есть силы, нужно вернуться назад, за седьмые двери, отыскать сторожку, напиться воды, поесть и выспаться. Там же можно поискать инструмент, затем прийти сюда и довершить скорбное дело.
И уже встал, чтоб идти, но в этот миг осенило: а глубже копать и не надо! Это же не земля – сухая, гигроскопичная соль, при условии неизменной температуры и влажности способная в короткий срок превратить тело в нетленную мумию.
Он ведь что-то говорил о вечности!
Я уложил стражника в соляную гробницу, накрыл лицо его курткой, насыпал холм и долго соображал, чем бы отметить, что это могила. Вообще надо было бы положить автомат, но откровенно, было жаль оставлять оружие, поскольку я рассчитывал выйти из копей и подняться на поверхность. Оставался геологический молоток, талисман, подаренный Толей Стрельниковым, утраченный в первую экспедицию и возвращенный нынче. Не знаю, какую Валкарию ждал стражник, за кем гонялся – за той, что танцевала на камнях и роняла блестки из волос, или за той, которая спасла кавторанга Бородина, а может, совсем за другой, поскольку Валкарий здесь было не две и не три, если подземное царство называлось их именем. Я уже не чувствовал ревности и не злился на соперников, потому воткнул в соляной холм молоток; полустертая надпись показалась мне соответствующей случаю и годилась для эпитафии: «Не все золото, что блестит, говорим мы и проходим мимо самородков».
Еще была надежда, если когда-нибудь танцующая на камнях придет сюда, то поймет, что я был в ее царстве…
С того момента, как мы оказались в копях, я постоянно отмечал особое обострение чувств, слуха, осязания и способности предчувствовать события. Одновременно село зрение, обоняние, видимо, от соли полностью утратились вкусовые ощущения и самое главное – ориентация в пространстве. Я не знал, как выходить из копей, в какой-то момент потеряв мысленную «нить Ариадны», которую все время тянул. И при том открылось совсем новое: я
Свет в фонаре тускнел быстро, и включать его приходилось лишь в экстренных случаях, чаще чтобы посмотреть на часы: меня преследовала боязнь ко всему прочему потерять и чувство времени. Каждый раз я вытаскивал батарейки и прятал во внутренний карман, чтоб нагреть от тела. Прямо от могилы стражника я пошел к ближайшей стене, намереваясь сделать круг вдоль нее (не бесконечный же этот зал!) и отыскать хоть какой-нибудь выход. У стены достал компас, сориентировался по сторонам света – в подземельях он работал нормально, если не считать, что стрелка бегала чуть живее, чем на поверхности, и двинул на северо-северо-восток, с отсчетом шагов, как в маршруте, – туда, где, казалось, должна быть входная дверь. Стена все время была рядом в трех-четырех метрах, и шел я, повторяя рисунок ее подошвы, все время уходящей на восток. Под ногами была совершенно ровная поверхность, как на дне высохших соленых озер, где устраивают сверхскоростные гонки на спортивных автомобилях.
Чувствовал себя почти уверенно, и еще не было ни паники, ни растерянности, ни тем более отчаяния. Через каждую сотню шагов останавливался и слушал пространство, через каждую тысячу ложился на соль,
