вытащили весьма раздосадованного мужчину почтенных лет, облаченного в бронзовый доспех наподобие римского. – Он сам сказал – он Исаак Комнин!
– Это правда? – барон Мелвих чувствовал себя до крайности нелепо, восседая на коне и разговаривая с человеком, который ему в отцы годился. Они бы его еще на колени швырнули и связали, истинные дети Средневековья. Но ничего не попишешь, положение и этикет обязывают, он вроде как победитель, а Комнин – побежденный.
– Правда, правда, – огрызнулся пленник. – Верительные грамоты предъявить? Или поверите на слово? Да усмирите вы своих дикарей, я не настолько глуп, чтобы бросаться на мечи. Вы служите Ричарду? Как ваше имя? А-а, какая, в сущности, разница! Предаю свою жизнь в ваши руки, благородный рыцарь… – на последних словах кипрского базилевса перекосило, – и напоминаю, что Господь заповедовал относиться к пленным с уважением.
Вокруг жизнерадостно загоготали. Мессир фон Райхерт хотел распорядиться, чтобы изловленному деспоту дали коня и приглядывали за ним в оба, но тут сквозь общий гомон прорезался тонкий, высокий визг. Стоявший до того спокойно Комнин нервно дернулся, германец в недоумении оглянулся через плечо, выискивая взглядом источник столь диковинного звука. Кельты что, уже успели где-то свинью поймать и теперь режут в преддверии славной вечеринки?
Визжал, как немедля выяснилось, вовсе не влекомый на заклание поросенок. Кучка зверообразных типов в сине-зеленых цвета Мак-Эванов, рыскавших по фургонам в поисках, чего бы стянуть под шумок, извлекла из повозки и, регоча, представила всем свою добычу. Двух нарядных и растрепанных девиц, рыженькую блондинку и брюнетку. Блондинка истошно голосила, на одной пронзительной, сверлящей ноте. Чернявая молчала, только в ужасе озиралась вокруг. Должно быть, с перепугу лишилась дара речи, – подумал барон Мелвих – и ошибся. Как только кто-то протянул к брюнетке руку, в ее ладони немедля выросло короткое кривое лезвие, наискось полоснувшее нахала по лицу.
В наступившей тишине обреченно зарыдала рыженькая. Кирие Исаак криво ухмыльнулся. Черноволосая прижалась спиной к огромному колесу фургона, шипя разъяренной змеей, выставив нож перед собой и замахиваясь на всякого, кто пытался к ней приблизиться. Раненый скотт громко и непристойно возмущался, перечисляя, что нужно сделать с дерзкой девицей, не понимающей своего счастья и не желающей ответить взаимностью доблестным победителям. Судя по негодующему ворчанию шотландского воинства, жить киприоткам оставалось от силы четверть часа.
– Прекратить, – мессир фон Райхерт не ожидал, что сумеет с такой точностью имитировать интонацию незабвенного капитана Браухича – тихую, наполненную скрытой яростью. И еще он не ждал, что кельтская орава стихнет и прислушается. – Комнина – на седло. Ты и ты, – он ткнул в первых попавшихся на глаза скоттов. – Глядеть за ним в оба, обид не чинить, рук не распускать.
Он пнул фыркнувшего коня, подъехав ближе к месту драмы. Чернявая девица – наложница не то придворная дама поверженного деспота – вскинула глаза на подъезжающего всадника.
Бывший обер-лейтенант и пилот доблестных ВВС Третьего Рейха, посвященный рыцарь и почти что натуральный барон, участник свержения канцлера Лоншана, человек, которому было сужено появиться на свет через семьсот с лишним лет от нынешнего дня, поперхнулся воздухом.
Это было как молния с безоблачного неба. Как падение в пропасть внезапно распахнувшейся под ногами ловчей ямы. Как водоворот, как смерть от прямого попадания в сердце. Как в слащавом голливудском фильме, как в идиотском сентиментальном романе для гимназисток. Сразу и наповал. Бездонные, мерцающие очи, блеск золотых цепочек в смоляных кудрях, стиснутые узкой щелью губы.
– Вам нечего бояться, – хрипло каркнул мессир фон Райхерт, запоздало сообразив, что перешел на родное наречие и Она при всем желании его не поймет. Откашлявшись, повторил: – Вам больше нечего бояться… миледи. Вас никто не тронет. Уберите нож, и я отвезу вас в лагерь.
Мгновение киприотка колебалась, изучающе смотря снизу вверх на германца. Коротко тряхнула ладонью – клинок пропал в складках пестрого одеяния – подошла ближе, ухватилась за ремень упряжки и сноровисто взлетела на круп лошади. Под дополнительным грузом животное переступило с ноги на ногу, недовольно помотав головой. Тонкие руки, перехваченные в запястьях множеством позвякивающих золотых браслетов, обхватили мессира фон Райхерта за пояс.
– Поворачивайте фургоны, – бросил германец. – Возвращаемся.
Уже удалившись на десяток шагов, он краем уха расслышал приглушенный женский вопль и вспомнил про вторую девицу, блондинку. Передернулся, представив, каково ей придется в обществе скоттов.
– Такова извечная судьба женщины, – негромко произнесла спасенная. Голос у нее оказался низкий, грудной, с еле заметным придыханием, а норманно-франкские слова она произносила с легким пришептывающим акцентом, не всегда правильно выстраивая фразы. – Хотя порой Приснодева шлет нам спасение. Ничего, Лидия сильная, она выдержит. С ней уже было такое.
– Кто вы? – наконец-то собрался с духом мессир фон Райхерт. – Как вас зовут?
– Хониата, – с достоинством представилась сидящая на крупе его лошади благородная девица. – Елена-Даниэлида из фамилии Хониатов. Рожденная в Константинополе, если кирие рыцаря это интересует. Последние два года я… я была… как это на франкском языке… амика здешнего господина. Невенчанная жена, подруга, – четко и недвусмысленно обозначив свое социальное положение в мире, византийка добавила: – Моя семья щедро заплатит, если кирие пожелает выкуп.
– Я ничего с вас не возьму, – пожалуй, слишком поспешно откликнулся германец. – Как только появится возможность, я немедленно отправлю вас к вашим родным…
Ему послышался еле различимый гортанный смешок. Весь путь до лагеря крестоносцев Елена-Даниэлида хранила молчание, и мессир Райхерт сожалел только об одном: что обратная дорога оказалась такой короткой.
Уже подъехав к пределам лагеря, мессир фон Райхерт выругал себя за непредусмотрительность и скупость. Он не содержал слуг и у него не имелось оруженосца, чьим заботам он мог поручить леди Хониату. Барон Мелвих располагал местом в общем шатре, где, помимо него, обитало еще пять человек. Было бы до чрезвычайности неловко разместить в сугубо мужском обиталище утонченную кипрскую даму. А уж ехать через крестоносный лагерь с женщиной за спиной… От этой мысли Гунтеру сделалось не по себе.
– Вам некуда меня поселить? – проницательная византийка на редкость верно истолковала ерзанье и озадаченное покашливание своего спасителя. – Не беда. В великом походе вас наверняка сопровождают братья или сестры какого-нибудь монашеского ордена? Они милосердны и наверняка не откажут в приюте, пусть я не совсем одной с ними веры.
– И то верно, – со вздохом облегчения признал фон Райхерт. Где-то ему попадалась на глаза несколько шатров бенедектинцев, помогавших пользовать раненых, и между ними вроде как сновали монахини…
На навязанную им гостью в откровенном восточном наряде хлопотливые и скромные черницы воззрились с явственным неодобрением. Елена-Даниэлида скромно потупила очи, обведенные густо-синей краской, и укрылась за широкой спиной защитника и покровителя. Старшая над монахинями, сестра Фелицата, недовольно поджала губы, но все же согласилась принять под благословляющее крыло невинную жертву военных действий.
– Не забывайте меня, – то ли в шутку, то ли всерьез прошелестела Хониата, исчезая за пологом шатра.
Благополучно устроив подопечную и мысленно пометив себе «В ближайшее же время озаботиться шатром, прислугой и иным полезным добром», шевалье фон Райхерт смог наконец позаботиться о собственных делах, помчавшись выяснять – добрались ли до места назначения высокородный пленник и драгоценные фургоны.
Со стороны осаждаемой Липены долетел всплеск криков – не поймешь, торжествующих или разочарованных. Штурм все еще продолжался, ворота замка оказались на удивление прочными.
Несмотря на буйный нрав и полнейшее отсутствие дисциплины, шотландцы исполнили порученное в точности. Четыре массивных фургона выстроились поназади алого королевского шатра с золотыми леопардами. Слуги в одеждах с гербами Плантагенета уже сновали вокруг, составляя опись содержимого. Сам Комнин куда-то сгинул – но встревожившегося барона Мелвиха немедля окликнули кельты в уже знакомых цветах Мак-Иннесов, сообщив, что неуловимый император не смылся по дороге, жив и относительно здоров. Ради вящей безопасности лично принцем Эдвардом приказано взять его в железа, что