– Ну, что ты видишь? – нетерпеливо спросил Младой.
Ястреб, однако, его не услышал: слух его тоже был, как и зрение и все прочие чувства, отдан сейчас Смоляру. Он выждал, пока не рассеется неизбежный туман перед глазами; а когда аккомодация закончилась – увидел часть просторной комнаты – не той, в которой разговаривал со Смоляром, но соседней, смежной, в которую успел заглянуть тогда через полуоткрытую дверь. В отличие от первой, гостиной (как ее условно определил Ястреб), это был скорее кабинет, и в той его части, которую сейчас видел Ястреб (и сам Смоляр тоже), располагался длинный стол, уставленный приборами и аппаратурой – в первую очередь, как определил Ястреб, относящейся к связи, ближней и дальней, акустической и графической. Стол начал приближаться – то есть это Смоляр направился к нему; проходя мимо зеркала на стене (зеркала у Смоляра были, похоже, в каждом помещении), мельком повернулся, чтобы оглядеть себя; так Ястреб смог убедиться в том, что он видит сейчас действительно глазами Смоляра, что канал не переадресован кому-то другому.
В следующее мгновение перед глазами оказалась клавиатура, но только на секунду; затем – экран. Смоляр работал профессионально, не глядя на клавиши, так что Ястребу не было видно, что именно набирает хозяин дома; можно было лишь определить, что текст шифруется сразу же: на экране, перед глазами, возникали одни лишь точки.
Ястреб попытался услышать, как работает клавиатура, – иногда это помогало определить хотя бы среднюю длину слова, из чего можно было уже сделать предположение о языке, на котором делалась запись. Но на сей раз не было слышно ничего.
Потом взгляд резко переместился на дверь; в ней стоял человек – один из тех двоих, что провожали Ястреба, когда он покидал этот дом. Губы вошедшего шевелились; он что-то произносил, но Ястреб не услышал ни слова, как не донеслось до его ушей и ничто другое: шаги, например… Движения губ, артикуляция не соответствовали ни одному из четырёх самых распространённых в Галаксии языков; других же, даже не считая диалектов и наречий, существовали тысячи, если не десятки тысяч; какой из них применялся при общении Смоляра со своим персоналом, не стоило догадываться: на это просто не было времени.
Смоляр, вероятно, ответил на сказанное – судя по тому, что вошедший кивнул, повернулся и вышел; но и из сказанного Смоляром Ястреб не воспринял ни звука. Иными словами – слух наблюдаемого оказался защищённым от подсадки лучше, чем зрение; да и не только слух, наверное: пальцы Ястреба тоже ничего не ощущали – а ведь кончики их должны были чувствовать прикосновения к клавишам; это, кстати, порой тоже помогало расшифровать текст: у профессионала каждый палец ведает строго определённой группой знаков. И обоняние тоже равнялось нулю: Ястреб понял это сразу же, как только Смоляр, вновь обратившись к клавиатуре, прежде чем возобновить работу, вынул из ларчика на столе длинную, тонкую сигару, понюхал её (она оказалась прямо перед глазами, как и державшие её пальцы), обрезал кончик, раскурил; но ни малейшего запаха Ястреб не почувствовал.
Подсадка оказалась весьма ограниченной. Но это ещё не было причиной для уныния: зрение, как известно – самое важное из человеческих чувств, несущее максимум информации. Значит, Смоляр принимал всё-таки меры предосторожности, но на зрение их не хватило. Ну что же, неплохо: противник, надо полагать, усмотрел в Ястребе достойного оппонента.
Смоляр снова работал. Теперь уже не с текстом; вместо точек на мониторе появился он сам, словно в зеркале; губы изображения шевелились, видимо – то была запись какого-то обращения к кому-то или выступления перед кем-то, и Смоляр перед отправлением ее адресату хотел проверить и, возможно, отредактировать. За спиной Смоляра – не в фокусе, несколько размыто – виднелось с полдюжины людей в лабораторных комбинезонах, столы, на которых вроде бы работали с какой-то химией, что ли? Люди двигались; вдруг в помещении появился ещё один человек, совершенно голый, остальные окружили его, но Смоляр на экране даже не повернул головы в ту сторону. Ястреб снова попытался прочитать по движениям его губ – что же он говорит; но это, видимо, был опять другой язык, хотя и не тот, какой применялся только что в кабинете; Ястреб либо не знал его вообще, либо же не смог опознать сразу. Текст оказался достаточно коротким; через двенадцать секунд Смоляр убрал изображение и не стал загружать ничего нового.
Он встал и – судя по тому, что находилось и двигалось в поле его зрения, – вознамерился выйти из этого помещения; но не через ту дверь, в которую вошёл, а в противоположную, пониже и поуже. Приблизился. Дверь распахнулась, и хозяин дома шагнул в нее.
Интерьер нового помещения оказался совсем другим. Не лабораторным. И даже не кабинетным. Взгляд быстро скользнул по комнате слева направо. Переливающаяся ткань стен, на которых – несколько небольших пейзажей (лес, поле, морская гладь), три дверцы стенных шкафов, маленький столик на причудливо изогнутых ножках, низкий полукруглый диван…
И сидящая на нём женщина. Чьи глаза показались Ястребу знакомыми. Да и лицо… Если вглядеться как следует…
Но этого сделать как раз и не удалось. Потому что план вдруг резко укрупнился – кажется, женщина вскочила, и оба присутствующих там человека стремительно приблизились друг к другу, так что уже через мгновение осталось видным только её лицо, на котором возникла радостная улыбка…
Стой! Да это ведь та самая, кого я случайно встретил ночью на улице. Она, она! Её глаза, готов поклясться чем угодно.
Но в то же время…
Они сейчас одного или почти одного роста – ну, может быть, она чуть-чуть пониже. Но её рост он успел оценить ещё вчера, в этих делах глазомер его был точен. Рост же Смоляра – по совсем недавней и опять- таки точной оценке Ястреба – должен был, наоборот, примерно на столько же уступать ей. Получается нелепица: или она – не она, или он – не он. И в самом деле: рост человека, чьими глазами Смоляр сейчас видел происходящее где-то там, был примерно таким же, как рост и самого Ястреба; разница со Смоляром – больше, чем полголовы.
Впрочем… что там ещё? Господи! Слушайте, вы, там, перестаньте! Это просто неприлично – вас же видят…
Господи, какой взрыв страстей!
Теперь видны только её глаза. Изображение колеблется, как при съемке ручной камерой. Туда-сюда. Следствие ритмичных движений. А вот они медленно закрываются. Но и закрытые, они, кажется, выражают… Ну, как это назвать? Экстаз? Счастье? Оргазм, наконец? Тьфу!
А вот и вообще ничего больше не видно. Смоляр – или кто это там – тоже закрыл глаза.
– … Ястреб! Ты что – уснул?
Названный, выйдя из контакта, медленно поднял собственные веки, возвращаясь в служебную обстановку.
– Что с тобой? – Младой явно был обеспокоен. – Весь в поту! И дышишь, как грузчик…
– Да нет, – язык повернулся с трудом. – Всё в порядке. Сейчас, сейчас, только соберусь с мыслями.
Не очень-то много информации; однако главное установлено! – так решил сформулировать свои впечатления Ястреб, окончательно придя в себя в привычной обстановке.
– Ну, что там? – Младой нетерпеливо домогался ответа.
– Всё по правилам. Он у себя дома – как и предполагалось по его плану. Вечером он собирался на званый обед, адрес указан; проверим его и там.
– Очень интересно… – пробормотал Младой.
– Да что у тебя свербит? – Ястреб был уже готов не на шутку рассердиться.
– Свербит? Вот именно. Это. Погляди.
И он щелчком перебросил по столу сложенный пополам бланк донесения. Ястреб развернул. Прочёл.
«СВУ. Сегодня двадцать шестого восемнадцать тридцать две с четырнадцатого скрытно стартовал „Сатир-8“ с Омегой на борту. Установлено личным наблюдением. Вероятность 100 %. Листвен».
Листвен, также как и Ястреб, являлся головным агентом «Прозрачного мира», а СВУ означало – секретность высшего уровня. «Омега» – такое кодовое имя со вчерашнего дня носил не кто иной, как Смоляр.
– Ну? – спросил Малый.
