не правда ли? Дивные места. – Правда, уже через секунду из растянутого в восторженной улыбке рта снова на прежней «мове» до ушей его соседки донеслось приглушенное: – Я же сто раз тебе уже говорил. В Москве я был, в Москве. А до того в Штатах.
– А до Штатов?
– А... до Штатов... пришлось поездить.
– Куда поездить?
– Ну... туда-сюда. Из одного места в другое.
– Одному? Или... в компании?
– И так, и так. По-разному.
– Я надеюсь, женским обществом во время своих поездок обделен особенно не был?
Иванов устало и немножко горько вздохнул, как обычно вздыхают оскорбленные несправедливым подозрением, но выдержанные и мудрые мужчины, вернее, как они это, по его представлениям, должны были делать.
—Надейся, надейся.
В который раз молодой оперработник убедился в существовании такого поистине непостижимого, даже, можно сказать, паранормального явления, как женская интуиция. Надо заметить, его всегда поражала способность женщин порой так точно проникать в суть вещей, с помощью самой элементарной догадки, как это не удавалось мужчинам, использующим для достижения той же самой цели целый арсенал всеразличных средств и методов формальной и неформальной логики, сравнительного анализа и прочей заумной дребедени. Сколько раз они, на глазах Олега и к его остро ощущаемой зависти, с первого мимолетного взгляда, почти со стопроцентной степенью точности определяли характер незнакомого им ранее человека или же внешне тщательно скрываемую направленность его устремлений. Неоднократные размышления на эту тему привели его к следующему гносеологическому выводу: женщина по уровню своего восприятия, и вообще по всей совокупности своих психофизических свойств, гораздо ближе, чем мужчина, к животному миру, а следовательно, к естественной природе, которая, как известно, отличается повышенной внутренней чуткостью. Так птицы, например, обладают поразительной ориентацией в пространстве, кошки умеют распознавать всякие биопатогенные зоны, а крысы, впрочем, так же как и многие другие твари божьи, могут загодя распознавать землетрясения и разные прочие напасти. Правда, когда Иванов, тогда еще слушатель «лесной» Академии высших разведывательных наук, поделился сделанным им открытием с научным руководителем своей курсовой работы по прикладной психологии, посвященной, к слову говоря, исследованию совсем другой темы, то последний, пытливо посмотрев на него своим профессиональным прищуром, похлопал автора только-только зарождающейся новой естественно-научной теории по плечу и посоветовал ему впредь искать объяснения феноменальной женской интуиции не в неодарвинистских концепциях или, не дай бог, вообще в каких-то трансцендентных вещах, а в элементарном мужском простодушии, почти всегда вылезающем наружу во время общения с прекрасным полом. Когда Олег попробовал вежливо возразить своему ментору, приведя тот довод, что многие мужчины, наоборот, общаясь с женщинами, стараются, что говорится, «пустить им пыль в глаза» или «повесить на уши лапшу», но ни в коем случае не раскрыться перед их пытливым взором, особенно своими ущербными или просто невыигрышными сторонами, то «ментор» на это ответил, что тщеславное фанфаронство, равно как и просто расчетливая ложь, есть не что иное, как высшее проявление мужского простодушия. Ученик запомнил слова учителя и в дальнейшем, в своем общении с дамами, всегда старался быть максимально естественным, искренним и простым (разумеется, в рамках существующей и действующей на тот момент легенды), что как он быстро заметил, не замедлило дать свои замечательные результаты: это почему-то начинало сразу же ставить женщин как бы в тупик, уводило у них из-под ног привычную им почву и помогало затем, завладев инициативой, ненавязчиво ориентировать их в нужном направлении.
Но женщины женщинами, а в данном случае речь шла не о ком-нибудь, а о его собственной жене. И вот, в который раз, Олегу пришлось столкнуться с ужасной, постоянно мучающей его дилеммой. По его глубочайшему убеждению, демонстрировать, то есть не проявлять, а показывать естественность и искренность в общении с собственной женой – со своим вторым «я», глупо и просто бессмысленно, а если уж до этого дошло, то в таком случае нужно как можно быстрее менять статус взаимоотношений. «Paraitre, pas etre»[41] – лозунг Бомарше, вложенный им в уста своего Фигаро, вполне годился как руководство к действию для рыцаря плаща и кинжала, по какую бы сторону баррикад тому ни выпала доля трудиться. «Etre, pas paraire»[42] – только такая формула может стать залогом подлинного семейного счастья. Но как сказать всю правду близкому тебе человеку в случаях, подобных этому? Как признаться жене в том, что ты ей элементарно, самым пошлым образом изменил (хотя Олега почему-то всегда коробило употребление в подобных обстоятельствах именно этого термина)? Ну, ладно, признаться-то еще можно. Это как прыжок с парашютом: главное – решиться сделать шаг из самолета в голубеющую внизу пропасть, а дальше ты просто летишь и даже в чем-то испытываешь кайф от того, что решился. А вот как объяснить? Что нужно сказать, чтобы твоя жена пришла к полному и искреннему пониманию того, что у тебя просто не было другого выхода, как лечь с коварной медноволосой обольстительницей в одну кровать одноместного номера пассажирского класса «Квинс Грилл», в ходе далеко не прогулочного для тебя трансатлантического путешествия в неизведанное. Как это сказать? Какие привести аргументы? Говорить об этом серьезно, пытаясь без всякого юмора объяснить свое грехопадение служебной необходимостью и долгом перед Родиной, было бы глупо и смешно: это значило бы просто-напросто выступить в роли героя какого-нибудь анекдота. Как-нибудь отшутиться, перекроив, к примеру, на нужный лад известную чеховскую фразу о том, что, «если тебе изменила жена, радуйся, что она изменила тебе, а не Отечеству», – опасно. Этак можно было запросто, невзначай, получить и по вывеске. Нет, признаваться в этом нельзя. Но и врать тоже нельзя. Что же оставалось делать? Только одно – максимально изворачиваться, уходить от этой темы. И вот тут уже вступала в бой та самая женская интуиция. Против которой единственным действенным оружием могло быть только простодушие. Но это простодушие, в свою очередь, должно было быть не наигранно-искусственным, а естественным и искренним. Что в итоге получается? Замкнутый круг.
Муж, оказавшийся в столь знакомом многим другим мужьям незавидном щекотливом положении, еще раз вздохнул, повернул голову чуть влево и, устремив задумчивый взгляд роденовского мыслителя в протянувшееся сзади него широкое и длинное окно, как бы машинально, слегка покачивая головой, повторил вслух свербящую у него в мозгу мысль, правда, повторил ее почему-то не на оригинальном языке мысли:
– Серкль висьё[43].
– Что? – переспросила сидящая рядом с ним дама в бежевом манто.
– А? – тут же перевел на нее глаза «мыслитель» и через какое-то мгновение, уже полностью освободившись и от своих метафизических дум, и от порожденного ими меланхолического умонастроения, продолжил довольно бодрым тоном: – Да так, ничего. Я говорю, хватит нам здесь уже тереться. Можно сваливать.
– Что, уже все? Так быстро? – с притворным удивлением протянула его собеседница.
– А чего здесь... рассиживаться. – Раскрытая ровно посередине рекламная брошюра закрылась и опустилась на стол, накрыв своих остальных, менее представительных бумажных собратьев.
– Ну ты же, по-моему, так ничего и не выбрал.
Иванов, скривив немного кислую гримасу, внимательно посмотрел на жену, затем наклонился к ней вперед и накрыл своими руками так хорошо знакомые ему тонкие пальчики, обвившие бамбуковые эллипсы ручек лежащей у нее на коленях аккуратной черной кожаной сумочки.
– Слушай, мать, кончай, а... Ну чего ты начинаешь... накручивать. В самом деле... Ну ты же знаешь, как я тебя люблю. Ты же у меня одна-единственная... неповторимая... Ненаглядная. Моя кисонька.
– Вот, вот. Что и следовало ожидать.
– Чего... следовало ожидать?
– Того. Стандартная тактика всех проштрафившихся мужиков.
– Какая тактика?
– Сюсюканьем думаете отделаться. Нет, брат, шалишь. Следствие еще не закончено, не забудьте.
Иванов вздохнул и вернул свое тело в первоначальное положение. Если бы какому-нибудь жрецу изящных искусств понадобилось вдруг изваять аллегорию «Оскорбленное достоинство», то ему вряд ли
