– Ну все, пи... – обреченно произнес Иванов начало популярной в изустном русском народном творчестве стандартной фразы, призванной выразить крайнюю степень человеческой обескураженности, потихоньку отдаляясь от перекрестка, вдоль убегающей строго на восток Страсбургской улицы.
– Давай сюда, направо. Живо, – не дав излиться завершающему потоку вселенской скорби, быстро скомандовал сидящий рядом с ним шеф, махнув рукой в сторону только что показавшейся справа аккуратной асфальтированной дороги, убегающей между двумя огороженными владениями куда-то на юг, по направлению к виднеющемуся вдали лесному массиву.
– Это куда мы сейчас? Зачем? – спросил водитель, самостоятельно, без всякой подсказки, сбавив до минимума газ сразу после поворота.
– По карте... чуть раньше, до перекрестка... еще один поворот в эту сторону был... Эмпас[49] – это чего, тупик?
– Тупик.
– Ну вот. Эмпас Сен-Жан. Если они не туда свернули, то тогда мы, значит, полные лохи. Или они великие иллюзионисты. Или и то и другое в одном флаконе.
В это время впереди обозначился еще один поворот направо, тянущийся, как можно было догадаться, параллельно рю Страсбур, назад, в сторону подсказанного всезнающей картой тупика какого-то Святого Жана, или Иоанна.
– Повернем? – Олег бросил быстрый взгляд в сторону шефа.
– Проедем, – снова после недолгого колебания ответил шеф. – И чуток пошустрей. Как уверенно следующие к своему уже недалекому пристанищу аборигены.
Когда пару секунд спустя они уже миновали перекресток и у Иванова отлегло от сердца, он сполна отдал должное интуиции сидящего рядом начальника. На отходящей вправо дороге, где-то метрах в сорока впереди, точнее даже, не на самой дороге, а на небольшом пятачке перед, очевидно, каким-то (скорей всего, вторым по счету) домом, перед их взором на мгновенье мелькнул черный профиль «шестой» «Ауди», с характерной покатостью крыши, придающей всему ряду боковых стекол этой модели автомобиля форму полумесяца или апельсиновой дольки. По всей видимости, машина готовилась к въезду на внутреннюю территорию дома, через автоматически раздвигающиеся ворота.
– Как думаете, нас успели заметить? – спросил молодой оперработник, опять немного сбавив скорость.
– Ну... что что-то мелькнуло, может, и заметили, – пожал плечами оперработник в возрасте, но тут же добавил: – Хотя Бутко-то мог засечь. Он же с правой стороны сидеть должен. А тот, с водительского места, из-за его видной фигуры, я думаю, вряд ли что-то разглядел. Если вообще внимание обратить успел.
– Ну... Альбертычу-то, ему на этот пробел указывать... резона вроде бы нет.
– Думаешь?
Выразительность и многозначительность тона, с какими был задан последний вопрос, заставил Олега слегка поежиться, но он тут же отогнал едва мелькнувшие где-то в глубине его подсознания тревожные мысли.
– Ну... если бы он решил опять переметнуться, то зачем позволять сюда-то себя привезти. Место-то уже засвеченное. Им же самим. Можно было б сразу из этого «Гнома» такие ноги сделать. И ищи-свищи... Нет?
– Ну... – неопределенно протянул Соколовский, немного рассеянно глядя в свое боковое стекло, и, отведя взгляд немного назад, тут же воскликнул: – О, гляди-ка! Альбертыч ее тоже тогда заметил.
Иванов, резко наклонившись вперед, к рулю, повернул голову направо. Сзади слева, над кронами садовых деревьев, он увидел верхушку единственной сохранившейся башни базилики Святого Дионисия, видом с ее тыльной стороны. Но последовавшее тут же, оттуда же, справа, напоминание: «За дорогой следить тоже не забываем» – снова вернуло его глаза на прежнее место. Прямой путь заканчивался Т- образным перекрестком.
– Куда теперь? – обратился за дальнейшими инструкциями водитель.
– Теперь давай направо, – распорядился штурман. – Там сейчас немного постоим. Минут пять-десять. Пока наши протагонисты спокойно усядутся за стол переговоров. Потом завернем в переулок. Но уже с той стороны. Откуда они сами заехали. И прокатимся мимо хазы. Я думаю, грех не воспользоваться такой возможностью. Для того, чтобы пополнить... архивы нашего госфильмофонда. Кадрами недвижимости. – Он похлопал рукой по крышке ноутбука. – Аппаратура в полной боевой... Вот здесь вот где-нибудь и тормозни. На обочине. Чуть-чуть подальше. Вот... так, хорошо.
– А потом? – спросил Иванов, заглушив мотор.
– А потом... прокатимся назад. Уже изведанной тропой... бескорыстной любви. И попробуем окопаться где-нибудь так, чтобы можно было запечатлеть гордый профиль их вороного жеребчика, видом желательно с левой, водительской стороны. Если, конечно, это еще будет позволять освещенность местности. Есть возражения против данного сценария? – Посмотрев на своего молодого коллегу, который в ответ только красноречиво покачал головой и развел в не менее красноречивом жесте руки, руководитель парижской резидентуры удовлетворенно кивнул и извлек из плоского поддона в «торпеде» их боевого скакуна белый цилиндрик сигареты и аккуратный золоченый брикет, временно помещенные им туда каких-то десять минут назад. – Ну вот и ладненько. Тогда я пока все-таки... позволю себе осуществить свою отсроченную, не голубую мечту и отравить вам продуктами горения несколько мгновений вашей непорочной юности. Согласен, гнусная привычка, но... по крайней мере, я, как Марк Твен, взял себе за правило никогда не курить более одной сигареты... одновременно.
– А вы... никогда не пробовали?..
– Чего?.. Трубку, что ли?
– Да нет. Вообще... бросить.
– Почему, пробовал.
– Безуспешно?
– Напротив. Моя первая жена терпеть не могла дыма. Пришлось бросить. Жену. Так что... – Соколовский нажал на пьезоконтакт и поднес сигарету к губам, правда, в самый последний момент, перед тем как ее прикурить, он, как настоящий джентльмен, все же не забыл сделать вежливую оговорку: – Си ву навэ рьян контр[50].
X
Михаил Альбертович Бутко находился сейчас в одиночестве в небольшой квадратной гостиной, расположившись в не очень для него удобном, немного низковатом по своей посадке кресле, чьи подлокотники, наоборот, были, на его взгляд, чрезмерно высоки, так что чуть ли не доставали до верхнего обреза спинки кресла. Они всего лишь каких-то минут десять назад переступили порог этого не очень большого и довольно неброского и скромного двухэтажного дома на восточной окраине предместья Сен- Дени, мало чем отличающегося от других строений, расположенных по соседству, в этой достаточно широкой полосе небольших частных земельных владений. Хозяин дома, или кем он там на самом деле являлся, проведя его в эту гостиную, немедленно удалился под предлогом приготовить кофе, а на самом деле, скорее всего, в первую очередь для того, чтобы подготовить и включить звукозаписывающую аппаратуру. Странное дело. Совершенно очевидно, что в отношениях между профессионалами подобные вещи всегда являются весьма явным секретом Полишинеля, и тем не менее он, как известный голубой воришка Альхен из «Двенадцати стульев», который крал и которому при этом было стыдно, постоянно пытался зачем-то закамуфлировать свои вполне очевидные и объяснимые действия какими-то детскими «легендами».
Бутко усмехнулся. И усмехнулся не только поэтому. Внутри него, как в каком-то бродильном чане, внешне незаметно, подспудно, все сильней и сильней начинали бурлить пузырьки затаенной злой радости. Он видел, как человек, год назад заманивший его в старательно сотканную паутину и постепенно все больше и больше опутывающий по рукам и ногам невидимыми прочными нитями, сам, пока еще не осознавая и даже не предчувствуя этого, начал потихоньку делать маленькие, медленные шажки по направлению к уже раскрытой, взведенной и жадно ждущей его мышеловке. Правда, в данный момент эта радость была не совсем кстати, вернее даже, совсем некстати. И Михаил Альбертович это очень хорошо понимал. Любое, даже самым тщательным образом скрываемое, торжествующее злорадство могло неосознанно, повлияв на его эмоциональный настрой, каким-то едва заметным диссонансом нарушить ту
