глиняной посуды. Повсюду виднелся мышиный помет, на стропилах из пальмового дерева поблескивала паутина.
Человек с ошпаренными ногами, с которых слезла кожа, прибирался в комнате, вяло отскребая пол щеткой из свиной щетины. Семеркет сглотнул, попробовал, работает ли голос, — и смог прохрипеть:
— Ты кто?
Человек резко обернулся, плюхнул щетку в таз с водой и позвал:
— Господин! Господин! Он проснулся!
В дверях появился Ненри.
— Да, так и есть, — неодобрительно проговорил брат. — Не бойся его. Это всего лишь мой младший брат, ничего особенного.
Семеркет с удивлением рассматривал старшего в семье.
— Ненри, что ты тут делаешь?
Потом на него нахлынули воспоминания о последних нескольких днях. Череп чесался изнутри так, будто его жгло, а горло, похоже, забил песок. Семеркет жалобно посмотрел на брата.
— Вина? Пива?
— Ты получишь только воду.
Ненри налил немного воды в чашу и протянул ему. Чаша полетела на другой конец комнаты.
— Вина! — снова выдохнул Семеркет.
Искоса посмотрев на слугу, Ненри вытащил из кушака пару медных колец.
— Ступай в таверну на углу и принеси кувшин вина. Если я увижу, что печать на кувшине сломана, то поколочу тебя палкой.
Человек суетливо покинул комнату, семеня, как навозный жук. Семеркет заметил, что слуга хромает, что ожог его еще свежий, и в памяти немедленно возник образ кошмарной жены Ненри.
— Твой слуга? — спросил он.
— Да, — ответил Ненри. — Мне пришлось приказать ему помочь. Твой дом воняет хуже, чем гнездо речных уток. Ведь нельзя ожидать, чтобы человек моего положения прибирался сам.
Семеркет снова опустил голову на подушку. Одно только упоминание о вине успокоило его.
— Какого положения?
— Ну как же, я ведь старший писец господина градоправителя Восточных Фив! Я послал тебе извещение о том, что мне дали эту должность. Ты что, его не получил?
На лице Ненри читалось печальное разочарование. Оказывается, его брат ничего не знал о его успехе! В глубине души писец верил, что все люди завидуют ему, даже надеялся на это.
Семеркет с трудом проговорил:
— Я думал, ты служишь в храме Сехмет.
— Я счастлив сообщить, что мои навыки и прилежание замечены в этом храме, — на губах старшего брата появилась дурацкая улыбка. — Слава богам, моя жена и я отныне входим в число первых людей Фив.
— Ах, да, теперь я вспомнил. И все, что тебе для этого понадобилось — продать сына.
Семеркет выпалил эту фразу, как хирург, рассекающий рану, торопясь закончить прежде, чем начнется кровотечение.
Ненри вздрогнул, в ярости встал и негодующе навис над братом.
— Как ты можешь так говорить? Мой сын теперь будет великим! И это — благодаря тому, что я не ставлю свои интересы превыше всего. Я отдал его дяде жены, потому что это дало бы ему так много. Я сделал это ради мальчика, слышишь?
Семеркет заговорил ровным успокаивающим тоном:
— Ты меня неправильно понял, Ненри. Ты хорошо поступил. «Старший писец господина градоправителя» — это стоит, по крайней мере, двух сыновей.
Старший брат смотрел на него, уронив руки.
— Почему я все время тебе помогаю? Ты никогда не чувствуешь благодарности, всегда глумишься надо мной. Почему? Что плохого я тебе сделал?
Семеркет глядел теперь на него так твердо, что Ненри невольно опустил глаза.
— Ты продал сына, чтобы стать писцом. Писцом, брат! Если бы ты знал, как мы с Найей мечтали иметь ребенка. А ты отдал своего так небрежно, как женщина одалживает платок.
Подергивания и тики перекинулись на рот Ненри.
— Мне следовало бы оставить тебя умирать. Всем было бы лучше, если бы я так поступил.
— Да, — голос Семеркета был усталым и невыразительным. — Особенно — мне.
Слуга вернулся с вином, и Ненри сломал печать на кувшине. Он налил вино в чашу, протянул ее Семеркету, и тот выпил все одним глотком, а потом молча протянул чашу, чтобы ему налили еще. На этот раз он пил медленнее, а затем вздохнул. К нему явно вернулись силы. Семеркет обратил черные глаза к брату и слуге.
— Присоединяйтесь, — сказал он.
— Ты очень щедр с вином, за которое я плачу.
Ненри все еще злился, но, тем не менее, налил себе вина. Некоторое время все трое молча прихлебывали. Семеркет поднял голову и оглядел маленький дом.
— Я не собирался сюда возвращаться, — почти удивленно сказал он.
— Почему?
— Разве это не ясно? Я собирался умереть.
Старший брат не шевельнулся.
— Ты имеешь в виду, что устал колотить целыми часами в ворота дома Найи, позоря себя и свою семью?
Он ожидал, что его Семеркетом овладеет один из обычных приступов темной ярости, и со страхом ожидал взрыва. Но тот просто ответил:
— Да. Теперь с этим покончено.
Ненри саркастически хмыкнул.
— И какому чуду мы обязаны этой перемене?
Семеркет медленно выдохнул, и слова его прозвучали тоже, как долгий вздох.
— Она беременна ребенком Накхта. Ты это знал?
Ненри потрясенно повернулся к брату. Вся враждебность была забыта, его немедленно охватило раскаяние.
— Ох, Кетти!
Писец придвинулся к брату. Теперь его лицо было всего в нескольких дюймах от лица Семеркета.
— Как ты узнал? Кто тебе рассказал?
— Она сказала сама.
— Когда?
— Не помню. Во время праздника Осириса, думаю. Она взяла меня за руку. И я почувствовал, как он шевельнулся…
— Когда это должно произойти?
— Не знаю. Через три месяца? Через четыре?
— Кетти, мне так жаль. И вправду жаль.
Семеркет повернулся лицом к стене.
— Мне не надо жалости. Только не от тебя.
— Тебя жалеет тот, кто знает, каково это — потерять сына.
Еще никогда Семеркет не слышал от брата слов, настолько похожих на признание своей ошибки. Глаза его начали жечь слезы, он сморгнул их и резко вытер лицо тыльной стороной руки.
— Почему ты пришел именно сегодня? — простонал он. — Почему не дал мне просто умереть?
Ненри поднял голову.
— Я пришел потому, что нашел для тебя работу. Мы с женой подумали, что если бы тебе было чем себя занять, ты бы про все забыл.
Семеркет мрачно вздохнул.
