— До свидания, Семеркет.
Он нехотя встал и отряхнул грязь с колен. Поправив на плечах шерстяной плащ, Семеркет нечаянно взглянул в сторону Великого Места. Шесть пар сверкающих желтых глаз уставились на него. Шакалы стояли очень близко — храбрые, не боящиеся человека.
Семеркет сделал в их сторону угрожающий жест и топнул ногой. Звери повернулись и побежали по тропе, время от времени останавливаясь, чтобы свирепо посмотреть на него.
Ветер пустыни ринулся на дознавателя из-за дюн — холодный, несущий песок.
Дрожа, Семеркет потащился к деревенским кухням, чтобы взять у слуг свой ужин. Он так погрузился в свои мысли и тревогу за Ханро, что открыл дверь кухонь, не думая о том, что может за ней скрываться.
Кхепура и ее сыновья сидели там тесным кружком в окружении соседей. Толстуха плакала, а сыновья склонялись над ней, умоляя мать быть храброй. Другие строители гробниц бормотали слова утешения, говорили, что чувствуют — Сани скоро вернется домой, меджаи не могут держать его в тюрьме слишком долго… Женщина простонала, что боится, что нубийцы будут бить ее мужа — а он ведь немолод и может этого не пережить. Тут она снова разразилась воплями.
Когда Семеркет вошел, строители гробниц мгновенно замолчали, понурив головы и сердито глядя на него из-под полуопущенных век. Оказавшись среди негодующих селян, Семеркет проклял свое невезенье. Единственным выходом было держаться храбро и надеяться, что драки не будет.
Чиновник кивнул всем, ни с кем не встречаясь глазами, и двинулся к печам. Он приказал слуге принести кувшин пива, а служанке — наполнить миску зеленью и сыром. Он уже собрался уходить, но, отвернувшись от очага, обнаружил, что прямо перед ним со злобным выражением лица стоит Кхепура, загораживая ему путь.
— Это из-за вас схватили моего мужа, — обвиняющим тоном пробормотала она.
— Нет, — твердо ответил Семеркет. — Его арестовали меджаи.
— Вы все это устроили.
— Обвиняй себя, Кхепура — он не был бы сейчас в тюрьме, если бы ты не забрала Ханро.
— Снеферу рассказал нам про горшок, про то, как вы хитростью заставили его починить посудину. Думаете, мы не знаем, что вы пытаетесь с нами сделать? Превратить невинных людей в преступников, чтобы выслужиться перед министром!
Чиновник почувствовал, что его лицо покраснело от гнева. Ему хотелось посмеяться над этими словами, бросить ей ответные обвинения. Значит, они — невинные люди, вот как? В глубине души Семеркет знал, что Кхепура имеет отношение к исчезновению драгоценностей Ханро, хотя Рами принял вину на себя.
Горячие слова уже готовы были сорваться с его губ, даже язык его избавился от обычной скованности. Семеркет с огромным трудом удержался от того, чтобы сказать Кхепуре — сказать всем: может, жители деревни и выскользнули из петли благодаря тому, что вовремя украли драгоценности Ханро, но он скоро снова затянет эту петлю. Но чиновник увидел, как четыре сильных сына толстухи грозно смотрят на него, готовые ринуться в драку, если мать скажет хоть слово. И он поставил на печь кувшин с пивом, рядом с миской зелени и, повернувшись к жителям деревни и заставив свой голос звучать спокойно, сказал:
— Если твой муж невиновен, Кхепура, тебе нечего бояться.
— Он невиновен. Это ты виновен! — ее обличительная речь изливалась, как расплавленная лава. — Я знаю, что Ханро была с тобой прошлой ночью. Я знаю, что там творилось, не думай, что не слышала! Я могла бы засадить тебя в тюрьму по тому же самому обвинению, если бы захотела. Я — староста здешних женщин и это кое-что значит, хоть ты и думаешь, что чем-то лучше нас!
Его снова окатила волна гнева и неосторожные слова вырвались сами собой:
— Ты не сможешь арестовать меня, Кхепура, потому что знаешь, что муж твой виновен. Скажи-ка — Сани когда-нибудь приносил тебе драгоценности из гробниц, как приносил Ханро?
Толстуха задохнулась и отшатнулась от него. Ее сыновья разразились неистовыми протестами. Семеркет немедленно пожалел о своих словах, хотя и не мог отрицать того удовольствия, которое они ему доставили. Он торопливо повернулся к печи, чтобы забрать свою еду, желая уйти отсюда, прежде чем жители деревни на него набросятся. Но пиво, сыр и зелень исчезли. Он раздраженно окликнул служанку. Та несколько минут искала в кухне, потом заметила еду на дальнем конце длинной деревянной скамьи.
Семеркет покинул кухни и вернулся в дом Хетефры. Сукис приветствовала его у дверей и стала виться вокруг его лодыжек, привлеченная ароматом ужина. Потом желтая кошка последовала за ним в дом.
Чиновник поставил на скамыо пиво и чашу и огляделся в поисках свечи. Когда он пошел на кухню, Сукис храбро вспрыгнула на скамью и ухватила кусок сыра.
— Ах ты, маленькая нетерпеливица! — сказал он из дверей, шутливо вспугнув кошку.
Та вспрыгнула па скамью и села, подрагивая вытянутым хвостом, следя глазами за Семеркетом, снова отправившимся на поиски свечи. На кухне ее не оказалось, но он вспомнил, что свежая пачка лежит в подвале. Спустившись по лестнице, чиновник шарил в темноте до тех пор, пока не нашел свечи.
Снова очутившись на кухне, он вытащил из кушака кремень и зажег фитиль. Потом понюхал пиво. Слуги снова добавили слишком много трав. Салат и сыр тоже имели горький привкус. В мозгу его прозвучало тихое предупреждение. Но не успел чиновник обдумать свои подозрения, как из гостиной донесся какой-то тихий звук.
Семеркет высоко поднял свечу и увидел, что Сукис идет к нему на негнущихся ногах, комической семенящей походкой. Странные кашляющие звуки вырвались из ее глотки, и дознаватель увидел на ее усах пену. Кошка дрожала.
Семеркет ринулся к кошке, пытаясь понять, что происходит. Она упала на бок, задыхаясь, но потом, казалось, спазм прошел.
— Сукис! — громко позвал он.
Чиновник хотел взять маленькое животное на руки, но в тот же миг кошка издала такой ужасный вопль, что он невольно перепугано шарахнулся. Сукис вытаращила глаза, и, к ужасу Семеркета, выгнулась так, что ее спинка, казалось, вот-вот сломается. Вой становился все громче, пасть растянулась в широкой ужасной ухмылке.
Семеркет в панике беспомощно огляделся по сторонам, не зная, как помочь. Внезапно помощь стала уже не нужна — давящаяся кашлем Сукис умерла. Глаза ее уставились в одну точку и медленно вернулись обратно в глазницы. Ужасная судорога отпустила кошку, спина выпрямилась. Тельце животного снова стало мягким и гибким. Но кошка больше не двигалась.
Дознаватель посмотрел на кошку. Он знал — если бы Сукис не украла кусок сыра, это он лежал бы сейчас на плитках пола, скорчившись, с пеной на губах. Глаза его затуманились, Семеркет наклонился и погладил желтую шерстку.
Подняв мертвую кошку, Семеркет завернул ее в кусок ткани и положил у стены, пообещав себе, что позже позаботится о том, чтобы тело Сукис сохранили и положили рядом с Хетефрой в ее гробнице. Потом он взял миску с едой и кувшин с пивом, отнес их в дальнюю уборную и вылил в дыру.
Вернувшись в комнату, где лежало тельце Сукис, Семеркет открыл переднюю дверь и уставился в небо. Вдалеке над пустыней на горизонте протянулся шлейф дождевых облаков. Чиновник внезапно ощутил потребность в человеческой компании, он жаждал этого.
Семеркет подумал — не пойти ли к башне Квара, чтобы рассказать о том, что случилось. Но потом вспомнилось, что нубиец находится в казарме меджаев на другом конце Великого Места. Чиновник имел весьма смутное представление о том, где расположены эти казармы, знал только, что они — у какой-то заброшенной гробнице в восточной части долины.
Семеркет подумал, что ночь слишком темна, чтобы пытаться пройти по крутым извилистым тропинкам Великого Места, ведь на небе нет луны…
Он поднял голову и снова посмотрел в небо. Луны не было!
И тут дознаватель понял — строители гробниц собираются ограбить еще один склеп.
Строители появились из деревенского переулка, обращенного на север, к Великому Месту. Семеркет ждал их, укрывшись за храмовой стеной. Его удивило, что они несут факелы — мерцающий свет лился на тропу. Людей, казалось, совершенно не заботило, что их могут увидеть в окутанной ночью долине, что они
