— У меня — пятьсотовая… Ну, пятьсотевровая… европятьсотая…
— Ого!.. Если бы 20 или 50 евро, я бы мог, от себя… Но пятьсот… С этим надо в пункт.
В голове всплыло головоногое в банке.
— Я хочу пить, у меня ничего нет — ни водицы, ни пивца. — Я хотел его разжалобить суффиксами и даже лживо предположил (потому что не хотел идти): — На буфете, наверно, перерыв…
Добрынич пошуршал, позвенел, потом сказал:
— У нас тут есть что-то для себя… Я могу вам до вечера дать. А вы потом разменяете и вернёте. Что вам?
— Всё! — обрадовался я. — Воду с минералами, и сладкую водичку, и пиво, два… две…
— Сами спуститесь?
— А как еще?
— Могу через уборщицу послать, она как раз на ваш этаж идёт…
— Да, было бы самое очень…
— А буянить не будете? Зубы показывать и по-всякому куражиться?
Я испугался:
— О нет, какое там… курвяжиться… буражиться, нет! Голова усиленно болит…
Он рассмеялся:
— Ну, раз так… Даниловна, захвати немцу из 15-го два пива и минералку! Вон там, под маленьким столом, в ящиках…
— О, хорошо, спасибо! Я буду ждать-ожидать.
— Кстати, к вам вчера ваши приятели заходили… эти, на фашистов похожие… Что-то забрать хотим в номере, говорят, но их не пустили.
— Спасибо пожалуйста. Это не настоящие наци… они за грамматику… Грамматика — настоящий бог божий…
— Видели их грамматику, свастиками обшитые, — туманно завершил портье. — Хорошо, если что насчёт денег узнаю — отзвоню…
Кому куда что «отзвоню» — я не понял, но подумал, что тут многие так говорят: «отъехал», «отошел», «отзвоню», хотя мы учили, что приставка «от» всегда требует предлога «от» — отошел от дома, отъехал от дерева. А тут просто — «отзвоню»… Звучит как-то неприятно, грубо, по-собачьи… Надо в жлобский словарик занести и почаще использовать.
Чтобы не пропустить уборщицу, я открыл дверь и ждал, в лёгком сквознячишке, когда милая женщина в фартуке, но без укоризны в глазах передала мне пакет с бутылками. У меня не было ничего, чтобы дать «на чай-пиво», отчего стало стыдно, и я заторопился что-то сказать про карточку, которую слопотнул — нет, сглопотал — банкомат:
— Вечером увидимся… я дам… только европятьсотовая…
Она не поняла, махнула рукой, ушла.
Пивом я был изрядно ободрён и, на всякий противопожарный случай, позвонил старику. Тот был дома:
— Самулыч?.. Это я, Клементинович! Фредя!
— Да, Фредя, как вы, оклемались?
— Да, климат хороший… А вы?
— Тоже ничего. Газеты выходят, я продаю, люди читают…
— И кидают… на молочишко… — (Как сказал полковник кобуратому… нет, кобурному? — кому-то в коридоре — «мальчишкам на молочишко».) — Скажите, как мы в последний… крайний раз закончили?.. Это вы меня… принесли в гостиницу?
— Я, а кто же еще?
— А что я… мы вообще делали?
— Вы вначале поспали у меня в ванной, потом решили куда-то ехать, то ли к Алке, то ли к Машке, я не понял и никуда вас не пустил… На шум заглянул Паша, сосед… — («А, в штанузах…») — Вы вылезли из ванны, дали ему остаток денег, он взял у метро… там всегда есть… — («Лучше бы не было».) — Потом вы спорили с Пашей насчет немцев, говорили, что немцы еще мало получили в Нюрнберге, надо было в Сибирь всех загнать, и Сталин еще мало наказал немцев, и Сталин лучше Гитлера, а Паша всё говорил наоборот… Он такой спорщик, всегда против говорит…
— Споритель?
— Да уж… Доспорился… Живот его видели?
— Да пухлый, пухластый…
— Цирроз! Ему пить запрещено, а он квасит и квасит… Потом за ним, слава богу, жена пришла, увела… А мы вышли на воздух, я вас пешочком довел…
— Это как, песочком? По саду?
— Нет, по улице, тут недалеко. Потом передохнул у вас и назад пошёл…
— А я?
— А вы спали уже…
— Значит, вы здесь… со мной… не спали? На кровати?
— Боже упаси, я на стуле посидел, пока вы раздевались и кровать выбирали — то в одну влезли, то в другую… Да вы ничего были, только в вестибюле немного пошумели, про дядю-опричника… грозили, что приедет, отомстит… И всем свои то ли зубы, то ли губы показывали, чтоб все видели, какие они красивые…
— Какие глупости! — Мне стало стыдно, но Самулыч по-доброму сказал:
— Молодой, с кем не бывает?.. — а я еще раз подумал, какие все эти люди добрые, деликатные и не делают никаких проблем — у нас бы портье сразу полицию вызвал… или что, старик обязан за мной убирать, что я на косогоре натошнил, хоть это и произошло от его же гриба?..
Старик тем временем поинтересовался:
— Ну что, звонили мадам Земфире?
— Нет, вот хочу. — (При имени Земфира веселая змейка пробежала внутри и тайно свернулась в низу живота.)
— С ней осторожнее… Они все, дамы эти, ночные бабочки, с милицией связаны… Докладывают, что да кто, где да как…
— Понятно… осторожен… А есть… факт?
— Ну, я так, на всякий случай, из лучших побуждений. Всё может быть. Знаете, советские люди всегда боялись всего…
— Сейчас же КГБ нету? Памятник — тю-тю, воркутю… По «Euronews» показывали…
— КГБ нет, другое есть. Сейчас ФСБ боятся… Раньше вот вашего предка боялись… Что есть — того и боятся… Народ ведь беззащитен, всегда всего боится… По себе знаю… А мы, старики, уж вообще никому не нужны…
Потом Самуилович, спохватившись, сообщил, что вчера зашёл к букинисту, спрашивал про Штадена, есть одна такая старая книга, но автора зовут не Генрих, а Ханс, и был он не опричником в Московии, а конквистадором в Бразилии, где попал в плен к каннибалам и чудом спасся:
— Вот, я даже данные списал… Название такое длинное, смешное… Сейчас, очки возьму… На русский перевели в XIX веке… Автор — Ханс Штаден, ландскнехт и наёмник, родился в 1525 году в Хомберге… Название: «Достоверная история и описание страны диких, голых, суровых людей-людоедов Нового Света Америки»…
Я всполошился — что такое? Какие люди? Может быть, я неправильно понимаю его? Это про кого, про русских? Дикие, суровые — это ещё может быть, но почему голые? Людоеды?
Старик терпеливо объяснил:
— Да не про русских это, а про бразильцев, индейцев! Этот Ханс к ним в плен попал. Племя такое, тупинамба… Я просмотрел — интересно! Гравюры есть. В предисловии сказано, что Ханса Штадена дикари поймали и не съели только потому, что он целыми днями плакал и молил о пощаде, а по их верованиям, если съешь труса, то и сам трусом станешь… Потом его французы как-то спасли… Индейцы давали ему доедать
