взглядах и проблемах, – раздраженно объяснил Карл. – Все элементарно.
– Ну а как расценить подозрительную уверенность Понти, что 'никаких доказательств против убийцы нет'? Откуда ему это известно? – упрямился Фристедт.
– Думаю, что я могу ответить на этот вопрос, – вмешался Аппельтофт. – У Понти двадцатилетний опыт знакомства со способами работы служб безопасности; он ведь непосредственно знал, например, что произошло с Нэслюндом, я имею в виду, почему газеты писали всякую чепуху. Мы же никого не схватили, так что любой может рассчитывать на трудности при получении доказательств. Нам надо ясно понять: мы имеем дело с компетентным и очень умным человеком.
Их прервала секретарша с новым конвертом для Фристедта. Ни слова не говоря, он вскрыл его, несколько секунд читал, а потом бросил на груду бумаг, лежавших на столе.
– К черту, займитесь этим, а я в город совершать 'должностной проступок', – сказал он и с явной неприязнью переправил бумаги через стол Карлу и Аппельтофту. Потом встал и ушел.
Карл бросил взгляд на бумаги. Это был отчет о планируемом рейде против шведского палестинского движения.
– From Sherlock Holmes with love[31], – сказал Аппельтофт. – Ты или я?
– Давай я возьму, нет, здесь ведь три экземпляра, возьмем каждый свой. Как ты думаешь, что теперь будет?
Аппельтофт вздохнул. Он слишком хорошо знал, что будет. И понимал, что это же знал и Фристедт, вот почему он так демонстративно покинул этот дом.
– Там пришли к выводу, что акции предстоят немедленно, и поэтому нацелились на палестинцев в Упсале. Считается, что удар произойдет в течение суток, полагаю, что примерно так, – сказал он устало.
– Но они же под наблюдением. Они ведь ничего не смогут предпринять без того, чтобы мы не заметили; они не смогут и шага ступить, чтобы мы не помешали им в этом; и, кроме того, получим доказательства, – возразил Карл.
– Ты так прав, так прав, – сказал Алпельтофт, потирая большим и указательным пальцами глаза. – Мне это нравится не больше, чем тебе, но, во всяком случае, одно хорошо. Мы сможем заполучить их, сможем допросить и узнаем немного конкретнее... У нас будут по крайней мере более точные сведения. Попробуй посмотреть на это так.
По дороге домой Фристедт слушал по радио в машине местные сплетни и пытался ни о чем не думать: 'На мосту Вэстербрун перевернулся молоковоз. Частный центр вакцинации объявил забастовку. Движение за мир призывает на митинг протеста в стокгольмском Народном доме. За вчерашнюю ночь остановлены восемь пьяных водителей'. Погода, как всегда, обычная.
Он вставил ключ в замок входной двери под звуки несшейся из гостиной рок-музыки; в прихожей ему показалось, что вся вилла вибрирует. Восемнадцатилетний сын лежал на софе прямо в ботинках, курил и смотрел в потолок – сам себе хозяин.
– БУДЬ ЛЮБЕЗЕН, ПРИГЛУШИ ЗВУК! – прокричал отец, проходя мимо гостиной и даже не притворяясь, что не замечает облаков дыма; ему не хотелось возобновлять старую, набившую оскомину дискуссию. Обе дочери уже выпорхнули из гнезда, одна стала стюардессой и вышла замуж за летчика, другая изучала медицину в Умео, и дом стал слишком большим. Они даже подумывали продать его: в старости лучше жить просто в квартире.
Он разделся, принял душ и решил побриться. 'Старею, старею'. Бреясь, он старался не разглядывать себя.
– Это правда, что ты охотишься на убийцу полицейского?
Сын стоял в дверях в ванную. На этот раз вопрос звучал не иронично, не как обычное: 'Ну, сколько шпионов поймал сегодня, па?' – вопрос, на который он должен был получить отрицательный ответ.
– Пойди сядь, я приду, как только помоюсь, – ответил Фристедт, чтобы потянуть время. Ему не хотелось отказывать сыну, раз тот спросил серьезно, но он и не хотел раскрывать своему гимназисту государственные секреты. Он побрился, помылся, обвернулся полотенцем и вошел в гостиную. Сын стоял у аквариума.
– Садись, – сказал коротко отец.
Они сели друг напротив друга; он заметил синяк под левым глазом сына.
– Что с глазом?
– А-а, один идиот все время болтал: мол, стреляйте в сыщика, стреляйте в сыщика.
– Ты что, подрался в школе?
– Да, но это ничего. А все-таки это правда?
– Кто тебе рассказал?
– Мама.
– Значит, правда, но ей не нужно было говорить тебе об этом. Знаешь, я не имею права рассказывать о работе дома. Твои сестры одобряли такое положение и даже считали его преимуществом.
– Но это правда? Вы поймаете этого дьявола?
– Надеюсь, но точно не знаю. А почему тебе так хочется знать?
– Ведь на месте этого полицейского мог бы быть и ты, да?
Такая мысль Фристедту в голову не приходила. В 'фирме' еще никто не был убит, пока он там работал; полицейских в Швеции вообще не убивали, в них стреляли, а перепуганные пьяные, мелкие хулиганы порой даже попадали. За целый год сын впервые выказал свою любовь к отцу. И тому не хотелось упускать этот
