называл ее малышкой, и с каждым днем всё больше раздражало, что он так зациклен на ее внешности. «Не мог бы ты хоть иногда говорить, что я умная, талантливая, что со мной интересно общаться, а не твердить постоянно, какая я красивая?» – жаловалась она.
На что Юстас отвечал: «У тебя самые умные и блестящие черные волосы в мире. Ни у кого больше нет таких талантливых глаз и улыбки. Что до твоего тела, с ним мне было бы очень интересно пообщаться».
Большинству людей они не казались идеальной парой. Пейшенс была современной девушкой до мозга костей; она всегда держала парней на расстоянии и оберегала свою независимость. (Она так держалась за свою обособленность, что один из бывших прозвал ее Пруденс.[63]) Юстас, как обычно, мечтал о феерическом союзе на грани совершенства, и ее холодность его задевала. Мало того, Пейшенс вовсе не горела желанием бросить свою прежнюю жизнь и переехать на Черепаший остров навсегда в качестве Первой леди. Но главное, что ее останавливало, призналась она позже, было заявление Юстаса еще в начале их знакомства: он сказал, что хочет иметь от нее не менее тринадцати детей.
Именно так: тринадцать.
Я не могла не спросить об этом Юстаса. На самом деле я, конечно, сказала: «Пожалуйста, скажи, что ты этого не говорил».
И знаете, что он ответил? «Еще каких-то сто лет назад ни одну женщину этим было не испугать!»
Вы даже не представляете, как меня разочаровал его ответ. Помимо очевидного факта, что мы живем не сто лет назад, в нем было столько всего неправильного, что я даже не знаю, с чего начать. Уж кто-то, а Юстас Конвей, истинный знаток истории и антропологии, должен был знать, что даже сто лет назад американки в среднем рожали всего троих детей за всю жизнь. Женщины уже тогда пользовались противозачаточными средствами, и уже тогда началось публичное обсуждение того факта, что большое число детей в семье не лучшим образом влияет на экономическое и социальное положение женщины. Одним словом, чтобы отыскать свою мечту – женщину, которая радостно согласилась бы рожать до бесконечности, – Юстасу пришлось бы отправиться гораздо дальше, чем на столетие назад.
И даже тогда были некоторые моменты. Взять хотя бы жену Дэниэла Буна, дородную мисс Ребекку Бун. Ребекка вышла замуж в семнадцать и тут же взяла на воспитание двух сирот покойного брата Буна. Затем родила десять детей на фронтире (все выжили), усыновила шестерых детей овдовевшего брата, оставшихся без матери, а кроме того, помогала своим четырем дочерям, у которых было в общей сложности тридцать три отпрыска.
Большую часть своей взрослой жизни Ребекка Бун прожила в форте. Зимой она и ее дети голодали. Ее сыновей калечили и убивали индейцы, дочерей похищали. В середине своей замужней жизни Ребекка перевезла всю семью в уютный и безопасный родной поселок в Северной Каролине, пока Дэниэл пытался основать новую колонию в Кентукки. Это были два чудесных года. Когда Дэниэл вернулся за ней, она отказалась возвращаться с ним в густые леса. Он настаивал – она сопротивлялась. Историки сообщают, что их брак грозил разрушиться. Но Ребекка была верной женой и в конце концов последовала за мужем в леса. Но всё это ей страшно надоело. Миссионер, проезжавший через поселок Бунов в 1780-х годах, вспоминает, как встретил Ребекку и сидел с этой «кроткой душой» у входа в ее тесную хижину. Ребекка плакала и рассказывала ему о своих проблемах и трудностях, жалуясь на «несчастье и страх в сердце».
Так что Юстас был прав лишь отчасти. Женщины из первопроходцев рожали по много детей. Вопрос в том, нравилось ли это женщинам? Любили ли они всех этих детей? Было ли их решение завести их добровольным? Я почему-то не могу представить, как сорокалетняя Ребекка Бун, живущая в лесной чаще, запрыгала от радости, узнав, что беременна в десятый раз. Я также не могу представить, чтобы Пейшенс Харрисон, недавняя выпускница колледжа Дьюка, студентка-отличница и отважная путешественница, разомлела от восторга, узнав, что Юстас Конвей мечтает иметь от нее тринадцать детей.
И ее ничуть не успокоило, когда Юстас сообщил, что тринадцать – это всего лишь мечта, а он много о чем мечтает и вовсе не ждет, что всё это сбудется. Что готов даже не заводить детей вовсе, если ей так хочется, или они могли бы усыновить ребенка, или обсудить любые другие варианты. Более того, он хотел знать, видела ли Пейшенс хоть раз народ, который действительно любил бы детей и ценил их? Например, амишей или гватемальских майя? Может, она передумала бы, если, как Юстас, увидела своими глазами, насколько легко и счастливо многочисленные семьи составляют большое сообщество, – это воодушевляющее зрелище. И всё же эта цифра так и отдавалась в голове у Пейшенс, как эхо звона гигантского церковного колокола:
Тринадцать! Тринадцать! Тринадцать!
К тому же это была не единственная проблема. Пейшенс была осторожна и холодна с Юстасом. Но он всё равно ее любил. Списывал ее нерешительность на возраст и надеялся, что со временем они постепенно сблизятся и страсть разгорится. Возможно, общее приключение будет этому способствовать. И после путешествия на запряженной лошадьми повозке всё наладится.
В этот раз Юстас намеревался установить для себя и лошадей гораздо более высокую планку выносливости, чем даже в путешествии Беспредельных ездоков. Он знал, что лошади могут ехать намного быстрее, когда тянут повозку, а не несут всадников, и хотел узнать предел этой скорости. У него была легкая и быстроходная повозка, а не тяжелая крестьянская телега, и он использовал гладкую нейлоновую упряжь, которая была гораздо лучше кожаной сбруи.
Он был зациклен на том, чтобы лошади не везли лишней поклажи. Проверял каждую вещь, которую Пейшенс хотела взять с собой – чтобы никакие излишества вроде запасных носков не заставляли животных напрягаться сверх меры. Как-то раз Пейшенс заехала в магазин в Северной Дакоте и купила банку маринованных огурчиков, чтобы перекусить в пути. Знаете, какой разнос Юстас ей после этого устроил? «Стекло, рассол, огурцы – всю эту тяжесть мои лошади будут тащить на себе весь день!» – ворчал он и не отстал от Пейшенс, пока та не съела все огурчики до последнего. Что касается лошадей, особенно в таком трудном путешествии, он всегда был внимателен и бдителен. Вдали от ветеринаров, загоняя животных до предела, он знал, что «каждый шаг лошадей, каждый прием пищи, вода, которую они пили, любая царапина, легкая хромота, любая мелочь, цвет мочи, частота испражнений, даже едва заметное движение ухом» – всё это имело огромную важность.
В этот раз скорость стала для Юстаса еще большим пунктиком, чем во время путешествия Беспредельных ездоков. Он был так одержим тем, чтобы не потратить ни одной лишней секунды, что, увидев ворота, передавал поводья Пейшенс, спрыгивал с повозки и бежал вперед, чтобы их открыть. Затем закрывал и бежал во всю прыть, догоняя телегу. Он даже не останавливал повозку, чтобы справить нужду – просто спрыгивал и делал свои дела в кустах, пока лошади бежали рысью, а потом их нагонял.
Юстас и Пейшенс так наловчились менять лошадям подковы (в пути им пришлось менять их более пятидесяти раз), что делали это быстрее, чем команда техников меняет шины на гоночной трассе. Пейшенс подавала инструменты, а Юстас быстро и безупречно подковывал лошадь. Как Юстас вспоминал потом, они гнали по равнинам «быстрее, чем тень облака по примятой траве». В пути почти не останавливались. Юстас напечатал листовки, точнее будет сказать, пресс-релизы, с информацией о путешествии, и когда люди засыпали неизбежными вопросами его и Пейшенс, они раздавали листовки и гнали дальше. Не отдыхали совсем. В Канаде хозяева ранчо пригласили их погостить пару дней и принять участие в ежегодном загоне и клеймении скота. Пейшенс хотелось остаться, но Юстас сказал: «В жизни еще будет сколько угодно этих загонов и клеймений, а вот шанс установить мировой рекорд скорости, преодолев две с половиной тысячи миль за пятьдесят шесть дней, у нас один».
Безусловно, с точки зрения мастерства управления лошадьми, организации и безопасности это путешествие было идеальным. Но оно окончательно разрушило отношения Юстаса и Пейшенс, и без того непрочные. Они спали по четыре часа в сутки, а оставшееся время гнали по прериям, замерзшие и утомленные. Погода была суровая. То ветер семьдесят миль в час, то ледяной дождь. От холода у них немели руки, и в конце дня они не могли ни распрячь лошадь, ни расстегнуть пряжку на ремне. Питались ужасно или вообще голодали.
Конечно, были в этом путешествии и незабываемые моменты. Великолепные пейзажи. Несколько дней Юстас и Пейшенс ехали по ничейной земле – никому не принадлежавшей территорией между Канадой и США, – и это было потрясающе. Им казалось, будто они находятся в месте, не обозначенном ни на одной карте. Когда дождь и мокрый снег ослабевали, они читали друг другу вслух романы Кормака Маккарти.
