боготворят, его боятся. Он – хозяин игры. Он даже называет себя «начальником гор» – и разве это не так? Он стал Человеком, Способным Изменить Мир, и Самым Знаменитым Отшельником, Генеральным Директором Леса.
Но в этой идиллии есть трещины. И Юстас чувствует, как в них проникает холод. Как и в тридцать лет, у него все еще не получается наладить отношения с людьми, хотя ему этого хочется. Ребята, с которыми он работает на Черепашьем острове, вечно обижены на него и совсем его не понимают. Почти все ученики без исключения, с которыми я познакомилась на Черепашьем острове, ушли от Юстаса задолго до окончания своего ученического курса, как правило, в слезах. Даже Кэндис, которая была так решительно намерена не превратиться в еще одну ОБУЮКу, бросила учебу, разозлившись на Юстаса за то, что тот отказался поручить ей заботу о саде.
И с семьей у Юстаса складываются отношения не лучше. На первом месте тут, конечно, вечно критикующий его отец, чья фигура тенью нависает буквально над каждой минутой его жизни – критичная, озлобленная, скривившаяся от отвращения. Вечно повторяющаяся ситуация в жизни Юстаса: он ищет у отца любви и одобрения, а видит почти беспросветную темноту.
Хотя в этом году случилось кое-что странное.
Юстас позвонил мне в свой тридцать девятый день рождения. Около часа мы проговорили, как обычно, о делах Черепашьего острова и новостях. Юстас рассказал о новых учениках, строительстве амбара и рождении прекрасного детеныша у одной из его лошадей. А потом странным голосом добавил:
– О, и еще кое-что. Мне на этой неделе пришла открытка с поздравлением с днем рождения.
– А… – произнесла я. – И от кого?
– От папы.
Я поставила чашку, из которой пила, и нашла себе стул.
– Рассказывай, – сказала я после долгой паузы, – давай говори, как всё было.
– Открытка у меня в руках.
– Прочитай, что там, Юстас.
– Даже интересно, знаешь. Папа… он сам ее нарисовал. На ней нарисованы три маленьких воздушных шарика в небе. Шарики закрашены красной ручкой, а бантики на них – зеленой. А синей он написал поздравление.
– И что там?
Юстас Конвей откашлялся и прочитал: «Трудно поверить, что прошло тридцать девять лет с тех пор, как ты родился и мы стали семьей. Спасибо тебе за все замечательные мгновения, что ты дарил нам эти годы. Ждем новых успехов. С любовью, папа».
И снова последовала пауза.
– Ну-ка еще раз прочитай, – наконец сказала я, и Юстас так и сделал.
Мы оба опять некоторое время помолчали. Потом Юстас сказал, что получил открытку два дня назад.
– Я прочел ее один раз и положил обратно в конверт. Я был в таком состоянии, что руки дрожали. Это были первые добрые слова, которых я дождался от отца за всю жизнь. Не думаю, что кто-либо может понять, что я чувствую. Я не доставал открытку до настоящего момента. Боялся даже прикоснуться к ней, понимаешь? Мне казалось нереальным, что я ее получил. Казалось, что это всё мне приснилось.
– И как ты, в порядке? – проговорила я.
– Даже не знаю. Представь, я не знаю, как открыть свое истерзанное страхом сердце и даже осознать эти слова. Что это такое? Что папа имеет в виду? Что он задумал, черт возьми?
– Может, и ничего, Юстас.
– Лучше я спрячу пока эту открытку.
– Конечно, – сказала я, – а завтра еще раз прочитаешь.
– Может, я так и сделаю, – сказал Юстас и повесил трубку.
Эта маленькая, но неожиданная оттепель между двумя Юстасами напомнила мне одно редкое слово, которое я недавно я выучила. Я наткнулась на него однажды, пролистывая словарь – искала имя «Юстас», чтобы узнать его происхождение. Юстаса в моем словаре не оказалось, но там было слово
Другими словами, эвстатика – это медленный, эпический процесс. А как иначе, скажите, вызвать хоть сколько-нибудь заметные изменения уровня океана?
А есть ведь еще и другие члены семьи. И их отношения с Юстасом также нельзя назвать гладкими. Он очень любит мать, но ее несчастная и трудная супружеская жизнь расстраивает его до такой степени, что разрушает собственную способность обрести счастье. Младшего брата Джадсона Юстас любит больше всего на свете, но даже случайный наблюдатель легко заметит жестокий, но очевидный факт: братья уже не так близки, как раньше. Всё изменило путешествие Беспредельных ездоков. Сейчас Джадсон живет недалеко, по ту сторону низины, в небольшом бревенчатом доме, который сам построил. Он поселился там со своей совершенно отвязной невестой, крутой и независимой девчонкой, которая охотится на оленей с луком и стрелами и работает лесорубом; зовут ее, между прочим, Юнис. Джадсон мог бы хоть каждый день ездить к Юстасу на лошади, но не очень-то ему этого хочется. Братья редко видятся. Юстас хотел бы общаться с братом чаще, но Джадсон с осторожным дружелюбием держит его на расстоянии вытянутой руки.
«Я всё увидел, когда мы путешествовали по Америке, – рассказывает он. – Юстас – вылитый отец. Такой же маниакально стремящийся к совершенству человек, с которым невозможно находиться рядом. Они оба, Юстас и отец, гордятся тем, что умеют общаться с людьми. Им кажется, что они умнее и проницательнее всех остальных и находятся на каком-то высшем уровне. Юстас хотя бы пытается слушать, хотя бы кажется справедливым поборником равноправия, но в итоге всё сводится к одному: всё всегда должно быть так, как хочет он, – и договориться с ним невозможно. Как с этим жить, я не знаю, хотя и люблю своего брата, конечно. Поэтому и держусь в стороне. У меня просто нет выбора. И меня это очень расстраивает».
Средний брат, Уолтон Конвей, тоже живет рядом – меньше чем в часе езды от Черепашьего острова. Уолтон очень умный, сдержанный человек, который знает несколько языков и живет в современном доме со всеми удобствами. На его книжных полках соседствуют Набоков и Диккенс. Уолтон преподает английский и пишет умные книги. У него домашний бизнес: он импортирует и продает ремесленные изделия ручной работы из России. Его жена – добрая, жизнерадостная женщина, у которой есть двое дочерей от предыдущего брака. Недавно у Уолтонов и его жены родилась еще одна дочь. Уолтон ведет спокойную жизнь, но в юности он поскитался по свету. Тогда он часто писал письма старшему брату, которым восхищался, мечтая завоевать его уважение.
«Не хочу хвастаться, – писал он Юстасу в 1987 году, после того, как долгое время жил на ферме в Германии, где нашел работу, – но ты гордился бы мной. На этой работе у меня все руки были в грязи, а уж мозоли… я и не подозревал, в каких местах можно натереть кожу».
А вот что он писал в 1992 году из России: «Решил сменить обстановку и все выходные копал грядки с огурцами. Два дня ворочал лопатой. Думал о тебе, о Толстом и о том лете, когда ты работал строителем – или уборщиком? – в Алабаме, там еще жара стояла, как в аду. (Видишь, я следил за всеми твоими приключениями, как в маленькую трещинку в стене.) Но вообще могу сказать, что в Москве тебе вряд ли понравилось бы. Повсюду грязь. Жалко смотреть на этот город, на то, до чего дошли люди, какое существование они влачат. Не могу представить тебя здесь. Мечтаю о Черепашьем острове».
И вот теперь Уолтон живет в двух шагах от Черепашьего острова, однако брата почти не навещает. И это убивает Юстаса, которому хочется проводить больше времени с братом. Он обижен, потому что Уолтон не хочет иметь с ним больше ничего общего.
«Меня отпугивает его эго, – признается Уолтон. – Это просто невыносимо. Иногда просыпаюсь и думаю: как хорошо было бы иметь такого же брата, как Юстас, который был бы таким же интересным человеком и всё умел, но только не пыжился бы от собственной крутости. Я с удовольствием проводил бы время с таким братом, учился бы у него. Хотел бы я однажды пойти с ним в поход и просто спокойно поговорить, но вот это самомнение Юстаса – от него никуда не денешься. Каждый раз мне так и хочется ему сказать: „А что если нам поехать кататься на лошадях и никому об этом не говорить? Неужели каждая
