— Когда уже не думаю, что вот сейчас умру? Не знаю даже. Я почти ничего не помню про то, как все случилось. Наверное, лучше пусть все будет так, будто ничего не произошло. Сейчас по крайней мере.
И опять молчание, потом я услышала, как он сделал глубокий вдох и наконец заговорил, торопливо, сбивчиво:
— Если я не так… что-то не так понял… прости, прости меня. Я подумал… то есть ты так горячо меня…
— Да, даже не сомневаюсь. Пожалуйста, не терзайся, Кейр. Подробностей я не помню, но точно помню, как сильно я тебя хотела. Я говорю не о том, что жалею о случившемся, нет-нет, я совсем о другом. Я… не знаю, как нам теперь быть дальше. Тем более что ты уезжаешь в Норвегию. Знаешь, я слишком часто и подолгу ждала, когда мой возлюбленный вернется домой, ко мне. Или не вернется.
Он ничего мне на это не ответил. И снова будто окаменел. Я знала, что он не сводит с меня взгляда, полного изумления. Взгляд был настолько испепеляюще-пытливым, что я чувствовала себя совершенно нагой, даже лежа голой с Кейром в кровати, я не испытывала подобного ощущения.
И я не устояла, позволила себе спросить:
— Кейр, а ты бы понял меня, если бы я сказала, что мое тело опередило доводы разума?
— Еще бы не понял. У мужчин только так и бывает.
— А теперь моему разуму требуется время, чтобы… уяснить. Воспринять.
— Понятно… Я, конечно, знал, что все равно это свершится, рано или поздно мы окажемся вместе в постели. А тут такая опасная ситуация, всю душу всколыхнула… прости, что не сдержался. Я должен был сначала…
— Если можно, давай больше не будем об этом. Не сейчас, ладно? Я чувствую себя такой разбитой, то ли от шока, то ли от усталости. Хочется просто спокойно посидеть у печки.
— Конечно. Сейчас ее растоплю. Как ты насчет завтрака?
— Это было бы замечательно. А сам ты?
— Бекона больше нет. Если помнишь, в магазин я так и не попал. Тост с тушеной фасолью? Или с сардинами, как я вчера обещал?
— Откуда ты знаешь, что я люблю сардины?
— Ты сама мне сказала. Вчера.
Я напрягла память, что-то забрезжило, но совсем смутно.
— Правда?
— Правда. И сказала, что Луиза ненавидит рыбный запах.
— Я, наверное, вчера слишком много болтала.
— Это нормально. Переохлаждение так воздействует на психику.
Иное, более четкое воспоминание мелькнуло в памяти, и мне стало зябко, но совсем даже не от холода.
— Кейр, мне ведь это не приснилось?
— Что мы стали близки?
— Я не об этом. Ты вроде сказал, что тебе иногда… что-то видится?
Он резко выдохнул, потом раздалось шлепанье босых ног по деревянному полу. Когда он наконец ответил, голос его был измученным:
— Нет, тебе это не приснилось.
— Ты ведь как-то узнал, что мне грозит смертельная опасность?
— Да, узнал.
— Слушай, мне действительно нужно спокойно посидеть, прийти в себя…
Оставить ребенка, даже если я сумею его выносить, было бы попросту безумием, поэтому я даже не спрашивала себя, хочу ли я его. Разве можно? Старая, слепая… да и вся ситуация была такова, что ни на миг нельзя было представить иной исход. Вот я себя и не спрашивала. Как действовать, было ясно, оставалось наилучшим образом все организовать, да-да, и никаких сомнений. Но как организовать? Понятно было, что сама я не справлюсь: надо попасть в больницу и еще как-то пережить этот кошмар, и физический, и моральный. А рядом — ни близкой подруги, ни виновника свершившегося. Разумеется, следовало признаться Луизе (которая, собственно, и была моей самой близкой подругой), но что-то меня останавливало, сама даже не знаю что.
Конечно же она сразу почуяла, что у нас с Кейром все не просто так. Он, безусловно, показался ей необыкновенно привлекательным, то есть она наверняка радовалась за меня, Лу вообще большая оптимистка. И нынешние мои трудности ее бы не шокировали, отнюдь, и я могла не бояться, что она осудит меня. Луиза — человек весьма покладистый, всегда такой была. Вынуждена была быть такой. Жить со мной в одной квартире очень нелегко, и к тому же я не самая ласковая сестра.
И если раньше она могла бы деликатно намекнуть, что раздосадована моей непростительной беспечностью, то теперь едва ли на это решится. Ведь и сама отличилась, ввязалась в роман с мальчишкой, который вдвое ее моложе. Гэрта она всегда обожала, считала своим другом, это не новость. Я знала, что им интересно друг с другом, что у обоих острый язычок, но как они умудрились приятельские отношения перевести в ранг любовных, так и осталось для меня загадкой. Я, конечно, понимаю, как такое может произойти единожды, случайно (сама убедилась, что в экстремальных обстоятельствах люди порой ведут себя неадекватно), но чтобы потом это переросло в стабильные отношения? Непостижимо. Перебрали люди спиртного, и вот вам, пожалуйста, — такое в жизни Луизы когда-то уже было, и не раз, я не придала этому значения. А у них, похоже, все оказалось серьезно. По крайней мере, Гэрт на полном серьезе сумел сделать мою сестру счастливой. Наверное, поэтому я и не могла сообщить Луизе о грядущем аборте. Не хотела омрачать ее счастье своими проблемами.
Впрочем, причина могла быть иной: ну не могла я признаться Лу, такой счастливой, в том, что я бесконечно несчастна.
Гэрт лежал на спине, закинув свои худые руки под стриженую голову и наморщив усеянный веснушками лоб.
— Она опять плачет.
Луиза повернулась и со стоном открыла глаза. Серый свет за окном означал, что еще очень рано, но мог означать и совсем иное: уже настал очередной промозглый эдинбургский денек.
— О боже… Что творит с человеком гормональный сбой. Или влюбленность. Небось втюрилась в этого негодяя.
— Он же тебе нравился? А что он сделал-то?
— Ни-че-го. В этом-то и проблема. Не звонит, не пишет, торчит в Норвегии, где-то в заснеженной глухомани, а она тут тоскует.
— Тоскует по фьордам? — произнес он нарочито-умильным голоском.
— Заезженная шутка! Номер про дохлого попугая, про «Норвежского синего», который якобы тоскует по фьордам, появился у Пайтонов[27], когда тебя еще не было на свете!
— Давай взглянем на ситуацию с точки зрения самого Кейра. На фига ему писать Марианне? У него же нет под рукой пишущей машинки Брайля.
— Позвонил бы!
— А если она сама ему не велела?
— Это почему же?
— Не знаю. Например, не хотела, чтобы мы услышали их разговор. Наша Марианна она такая, не сказать, что душа нараспашку. — Гэрт вдруг рывком сел. — Ого… слышишь?
— Что?
— То, что слышу я? Нет, ты это слышишь?
—
— Вот опять! Марианна. Она в ванной. И ее рвет.
— Бедная девочка! Ей последнее время часто нездоровится. То одно, то другое. Пойду посмотрю, как
