Потерянный среди домов

отъезда, я стал по-настоящему нервничать, будучи уже здесь, всего в нескольких минутах от воли. На станцию въехал полицейский автомобиль. Подождал там минутку, как упрямая собака, которая не знает, либо стянуть ваши отбросы, либо вас тяпнуть, а потом желтые огни зажглись, и автомобиль двинулся, очень медленно, вдоль по скату и дальше по улице.

Я так разнервничался, что захотелось выкурить сигарету. Я выпрыгнул из автобуса и пошел в универсам, который был рядом. За кассой работал китайский парень. Я спросил «Дю Мориерс», которые курила мама, заплатил парню сорок пять центов, взял какие-то спички и побежал обратно к автобусу. Я так торопился, что едва мог содрать тонкую обертку с пачки. Я зажег сигарету, сделал глубокую затяжку, дым кругами выходил у меня изо рта. Синее облако и запах табака напомнили мне старушку, когда мы обычно ездили в вечерние поездки по деревне и она просила меня раскурить ей сигарету.

– Ради бога, – говорила обычно она, – надеюсь, это не сделает из тебя курильщика.

Люди начали садиться в автобус. Они выглядели достаточно дружелюбными, а я не хотел наживать себе врагов, так что я помог парню в болтающихся на заднице мешковатых джинсах втащить сверток. Девушка с белокурым конским хвостом и темным макияжем вокруг глаз прошла по проходу несколько снобистски, словно она боялась, что кто-нибудь попытается пристать к ней, и она всем видом говорила «отвалите». До меня донесся запах ее духов. У меня было такое чувство, что она только что удовлетворила своего бойфренда, и готов спорить, что она по-другому выглядела, когда его удовлетворяла. А может быть, и нет. Может быть, она прогнала своего бойфренда. Вот о каком собачьем дерьме я думал. Не знаю, почему я вижу мир таким уродливым образом, одних тупиц, и развратников, и долбоебов, и кретинов, и неудачников, но в самом деле, то, что я вижу, это просто их парад, поэтому я каждую секунду говорю: благодарение Богу, я не такой, как этот козел. Должно быть, я нервничал, похоже на то. Иногда именно это заставляет видеть вещи немножко в другом свете. Как будто каждый может дотянуться и впиться тебе в глотку.

Наконец двери закрылись и автобус двинулся с Бэй. Я уже некоторое время избегал думать о Скарлет, это было словно касаться электрического провода пальцем, просто чтобы посмотреть, что все еще бьет током. Но оттого ли, что я уезжал, это было не так болезненно, теперь не имело значения, с кем она. Так что, когда автобус совсем заполнился и набрал скорость, оказалось, что я снова думаю о ней, вспоминаю мелкие подробности: как обнаружил игрушечного медвежонка у нее в кровати или как она звонила мне летними ночами, я – в комнате мамы, нога танцует на стене. Парень, я даже потряс головой, до чего ж невероятно, как вещи могут изменяться. Я хочу сказать, если бы мне сказали тогда, знаете, в одну из тех ночей, когда светлячки бьются в садовое окно и моя мама сидит на крыльце, поджав ноги, слушая «Арривидерчи, Рома», если бы сказали: Саймон, через три коротких месяца все это исчезнет и ты окажешься в автобусе, направляющемся на юг во Флориду, школы нет, дома нет, Скарлет нет, я бы подумал, что кое-кто свихнулся. Я хочу сказать, только представьте себе, что может случиться в какие-то три месяца.

Мы ехали по скоростному шоссе, покрышки издавали тот навязчивый звук по асфальту, сигаретный дым вился в воздухе; модно одетый итальянец на несколько рядов впереди повернул маленький фонарик над головой и читал книгу. Я же предпочел мечтать наяву, глядя в окно и думая обо всем том, что ждет меня впереди. Я открыл бумажник и пересмотрел бумаги, одну за другой. Свидетельство о рождении, школьная карточка, пятнадцать долларов мелкими купюрами. Конверт Е.К. Во внутренний карман, там, где, как предполагалось, должны храниться права, я засунул нашу со Скарлет фотографию. Это было фото, когда мы снимались вдвоем в кабинке в ту ночь на выставке. На ней белая рубашка и платок вокруг шеи, она смотрит прямо в объектив. Я глядел на нее и чувствовал ее запах. Это были духи «Бушерон», от их запаха мой желудок сотрясался. Я все еще любил ее, это так. Когда она услышит о моей поездке, кто знает? Назло себе я принялся мечтать о том, как кто-нибудь позвонит ей в Квебек, в пансион, она возьмет трубку в подвале, я почти вижу ее в длинной рубашке, волосы завязаны в конский хвост. Это ей не идет, от этого ее подбородок кажется слабым. Кожа выглядит немного желтой. Но стоп. Рубашка распахнута, она низко застегнута, и я вижу ее шею. И. маленькую впадину у горла. Я вижу ее у телефона, кто-то говорит ей, что я сбежал. Правда, скажет она, кроме шуток? Сбежал посредине ночи? И отправился в Техас? Она возвращается к себе в комнату, думая, что за авантюрист!. Потом я представляю, как выглядываю в окно на Форест-Хилл, смотрю на Данвеган-роуд, падает снег, будто на рождественских открытках, и вижу Митча, который идет по улице, маленькая коричневая фигурка на фоне снега. А рядом со мной, в этой мечте, Скарлет. Мы сидим в большом доме, очень спокойно, здорово пахнет, как будто внизу рождественская елка, и подарки, и вечеринка. Так, как всегда пахнет дом на Рождество. И мы двое сидим там, пока снаружи падает снег, и нельзя различить через окно ни звука.

Я думал про себя, что собираюсь путешествовать, уехать далеко-далеко, может быть в Китай, что меня не будет долгие годы, а затем, когда все решат, что я мертв и пропал, я вернусь. Может быть, я увижу семь чудес света, получу кусочек каждого, камешек или травинку, и привезу их Скарлет. И тогда она полюбит меня снова.

Или, может быть, я вступлю добровольцем во французский Иностранный легион. Буду воевать в другой части света; вернусь домой героем. И все вынуждены будут простить меня за то, что я сбежал. Я произнесу речь в своей старой школе в качестве почетного гостя. Осмотрю зал, полный ребят, и начну с чего-нибудь вроде «Помнится, обычно я сидел там».

Нет, конечно, я не стану этого говорить. Когда кто-нибудь говорит такое, он просто-напросто собирается всем надоедать. Может, он и помнит, где сидел, но точно не помнит, каково это было.

Автобус все дальше и дальше уходил в ночь.

Наконец он замедлил ход, было слышно, как печально завыл двигатель. Я выглянул в окно, в сотне ярдов от дороги была граница, вся освещенная знаками, будками и сверкающими желтыми огнями там, где выстроились в ряд машины.

– Приготовьте, пожалуйста, свои документы, – сказал водитель.

Мы притормозили у будки, двери открылись, и вошел мужчина в форме. Он двинулся по проходу ко мне, и я до того перепугался, что даже подумал, что мне придет конец, как только он заговорит со мной. Я ничего не мог поделать со своим колотящимся сердцем. Мужчина остановился на минутку поговорить с индейскими парнями, и они вдруг поднялись и вышли из автобуса. Я смотрел, как они идут к кирпичному зданию, строя из себя клоунов, как те ребята, которых все время выгоняют из класса. Путешествие в кабинет директора нисколько их не волновало. Они к этому привыкли.

Затем мужчина заговорил с итальянцем, сидевшим передо мной, и мое лицо словно сдавила маска, которую кто-то сзади сжимал. Чувствовал я себя так, будто готов подпрыгнуть и сдаться, напряжение было невыносимое, и тут мужчина перешел ко мне.

– Добрый вечер, сэр, – сказал он.

– Добрый вечер.

– Куда направляетесь?

– В Буффало, – сказал я.

– Хорошее местечко. Бизнес или удовольствия?

Я позволил себе слегка рассмеяться шутке.

– Определенно удовольствия.

– И как долго намереваетесь пробыть там?

– Приблизительно неделю.

– У вас багаж?

– Да. Чемодан.

– И к кому вы направляетесь?

– К другу.

– Какой у него адрес?

– Он заберет меня с автобусной станции.

– Как его зовут?

– Эйнсворт. Дик Эйнсворт.

Мужчина на минуту сделал паузу:

– Есть ли у вас какое-либо удостоверение личности, сэр?

Я дал ему школьную карточку и свидетельство о рождении. Он вернул карточку и секунду изучал