для европейца татуирован он был тоже как-то не по правилам: никаких тебе якорей, сердец и русалок — одни спирали, кружки да линии. Свободными от татуировки остались лишь глаза, ноздри да уши. Но и они весьма искусно оказались вписанными в этот изумительный орнамент и выглядели как бы неотъемлемой его частью.
— Меня зовут Доннер, можно мне войти на судно?
Я убрал свои карты и лоции и предложил мистеру Доннеру присесть. Через несколько минут я уже успел полностью свыкнуться с его страшным обликом, ибо голосом он обладал чрезвычайно приятным.
Оказалось, что мистер Доннер — моряк, коллега! Он долгое время прожил на одном из южных островов и там подвергся татуировке. Теперь он показывает за деньги на базаре фигуры на своем торсе. «Ханнес, — подумал я, — и тут он твой коллега!» А после восьми вечера для привлечения публики он показывает также узоры и пониже пояса.
— Детям и женщинам, разумеется, вход воспрещен, — добавил он.
Сейчас он ищет оказию переправиться в Тасманию, а я, как он слышал, как раз собираюсь туда…
— Мистер Доннер, — сказал я, — вы мой человек. Четвертого января мы выходим.
Внешность, что ли, у Эдварда (так звали Доннера) была такой устрашающей, или его татуировка оказалась сильнее всяких злых чар, но так или иначе мисс Симпсон не осмеливалась больше нас беспокоить, и с попутным ветром, без всяких приключений, мы прибыли в Хобарт, главный город Тасмании.
17
Восемьсот миль до Хобарта мы прошли за тринадцать дней. Шли мы все время с попутным ветром, погода была настоящая летняя. Эдвард Доннер часами рассказывал мне разные истории. Когда запас их иссяк, он стал показывать мне отдельные места своей татуированной кожи, давая при этом соответствующие пояснения. За тринадцать дней я успел досконально ознакомиться со всеми частями поверхности его тела, включая и те, к обозрению которых не допускались дети и женщины. Оказалось, однако, что узоры на них состояли тоже из одних лишь кругов да спиралей, и я подумал о том, как, должно быть, сожалело большинство его зрителей о своих понапрасну выброшенных денежках.
В Хобарте я посетил сестру Луи Бриджента. Из письма она уже знала о гибели своего брата. Но все равно мне было очень тяжело вновь рассказывать обо всей этой трагической и нелепой истории. К счастью, Бридженты были моряцкой семьей и имели представление о том, что такое мореплавание.
Когда я задним числом окидываю мысленным взором всех моих соплавателей на «Тиликуме» за три года, мне приходит в голову мысль о том, что требования к моряку, плавающему на таком судне, оказались для большинства из них слишком жесткими. Что же касается меня самого, то плавание физически мне было не в тягость. А вот на душе у меня из-за смерти Луи Бриджента было очень тяжело. Может, потому-то я и протолкался целый год в Австралии да еще полгода в Новой Зеландии, пока не собрался с силами для дальнейшего плавания.
22 января мы пошли из Хобарта на ост, намереваясь достичь Инверкаргилла, порта на южной оконечности Новой Зеландии. Доннер заявил, что хочет идти со мной до самого Лондона — так пришлось ему по душе наше путешествие.
Мы вышли с попутным вестом и трое суток уютно покачивались на легкой волне. Но потом вдруг ветер начал крепчать. Мы постепенно убирали парус за парусом, и вот наконец «Тиликум» мчался уже под одним только гротом. Я обвязался сорлинем и наслаждался жизнью на всю катушку. Могу поклясться, ничего нет на свете прекраснее, чем скользить по волнам полным ходом при попутном ветре. То есть, если быть более точным, скользит-то, конечно, не судно, а сами волны под его днищем, от кормы к носу. И вот тут-то рулевого подстерегает большая неприятность: может наступить такой момент, что волна перекатится через ют. Однако если вы умело управляетесь с парусом, и судно надежно построено (а именно таким и был «Тиликум»), и рулевой в кокпите крепко привязан страховочным концом, то неприятность эта может оказаться не столь уж и скверной.
Именно так и случилось с нами. Часа в четыре дня над нами с шипением вздыбился огромный вал. Я плавал несколько секунд, удерживаемый только сорлинем. Волна эта была куда больше, чем та, что унесла Луи. И все-таки ничего страшного не случилось. Правда, сквозь закрытый каютный люк прорвалась-таки мощнейшая струя воды, которая разбудила спящего Эдварда и сорвала с крюка мои бортовые часы. Но это были мелочи, не стоящие внимания.
Нам вовсе не хотелось испытывать свое счастье сверх всякой меры, и поэтому, когда ветер стал еще свежее, мы вытравили плавучий якорь. Каюту быстренько вытерли насухо. Одни только часы были безнадежно потеряны для навигации. Но я и прежде-то брал всегда широту только в полдень, так что ущерба от этого мы в дальнейшем и не почувствовали.
Эдвард приготовил великолепный ужин, после которого мы укрепили на палубе лампу и заснули крепко и безмятежно. В этой части океана, кроме нас, определенно не было никакого другого судна.
Шторм бушевал два дня и две ночи. Когда же ветер снова стал ручным, мы поставили паруса. Поколдовав с вычислениями, я пришел к выводу, что нас снесло несколько к зюйд-весту. Поэтому я шел на норд, пока наша полуденная широта не совпала примерно с широтой Инверкаргилла. Тогда мы пошли точно на ост. При помощи этой нехитрой методы были совершены все великие открытия на всех морях мира, а в мое время так плавало большинство шкиперов. Поэтому нас нисколько не удивило, когда 8 февраля из океана всплыл вдруг остров Соландер, что лежит у южной оконечности Новой Зеландии. На следующий день мы уже швартовались в Инверкаргилле.
Так началась наша увеселительная прогулка вдоль этого чудесного острова. Все было дешево, все люди были так приветливы с нами, все понимали кое-что в парусах, климат был исключительно приятный (стояла ранняя осень южного полушария), маори — аборигены здешних мест — ликовали, завидев нас, поскольку мы шли на индейской пироге, а их древние предания гласят, что первые маори пересекли океан именно на пирогах. Я мог бы еще долго рассказывать, как прекрасна Новая Зеландия. При первом же посещении берега Доннер вернулся назад совершенно потрясенный:
— Кэп, я зашел в первую попавшуюся пивнушку и потребовал кружку пива, а к ней — полдюжины добрых устриц. И за все это кельнер взял с меня лишь три пенса!
Мы тотчас же переключились на устриц и шелушили их и в завтрак, и в обед, и в ужин.
От Инверкаргилла мы пошли короткими дневными переходами вдоль побережья. Но человеку на море никогда не следует расслабляться. Неподалеку от Данидина нас прихватил сильнейший вестовый штормяга. «Тиликум» мотался на плавучем якоре, как в пляске святого Витта. Не знаю уж, волны тому были причиной или устрицы, но моего Эдварда укачало. Так случается со многими людьми: плавают они по морям, долго плавают и считают уже, что застрахованы от морской болезни. Тут-то она на них и наваливается! Эдвард клялся, что никогда больше не станет есть устриц, а в ближайшем же порту вообще покинет «Тиликум».
Не сомневаюсь, что благосклонный читатель уже заметил те трудности, которые я испытываю, разматывая свою пряжу. В море в общем-то ведь ничего не случается, совсем ничего. Или, скажем, ничего такого особенного, что не повторялось бы изо дня в день. Конечно, дневник одного капитана для другого капитана — чтение не менее увлекательное, чем детективный роман, даже если в нем содержатся всего лишь одни только записи о направлении ветра и курсе. Но много ли капитанов будут читать эту мою книгу? Так вот, я записи в своем судовом журнале повторять здесь не собираюсь.
А если во время плавания все же что-то и случается, то длится это по большей части считанные минуты, а то и секунды. Когда Луи унесло за борт, вал перекатывался через судно самое большее пять секунд. Спустя следующие пять минут я уже знал, что никогда его больше не увижу, даже если проищу еще несколько часов.
Переход через полосу прибоя у австралийского побережья длился три минуты. Если бы я стал его описывать, вы потратили бы на чтение больше времени, чем я тогда на сам маневр. Точно так же и со штормом: я верил в свое судно и в плавучий якорь. Вот и все.
Нет, всяческие там переживания всегда связаны у моряка с берегом и с другими людьми. А море — море успокаивает нервы. Следует признать, однако, что не на всех людей действует оно подобным образом. Во всяком случае мистер Доннер покинул-таки меня в ближайшей гавани и снова стал показывать за деньги
