Ладно статьи, рассказы и очерки. А немыслимые сценарии к сериалам, клипам, передачам, праздникам, фильмам, роликам, рекламные стратегии, скетчи, песни, некрологи, оды, эпиграммы... На букву «И» восемьдесят четыре документа, и у всех окончание одинаковое
—?«дея». И это только за последние пять лет. Благо предыдущее сгорело вместе с винтом.
Среди прочего, в папке «Фигня», попался мне забавный документик двухлетней давности
под названием «Стажерам читать. Местами учить наизусть». Поржала. От души.
Шедевральная статья одной коллеги (даже не знаю, что брать в кавычки?—?коллегу или
шедевральную). Не постебаться было грех, клянусь. Этот листок (статья с комментами
каждого абзаца) висел у нас в «Новостях» на туалетной двери. Изнутри.
Хотела увековечить опус тут (там слог, там тема, там логика, да там все?—? иллюстрация к
юмористической брошюре «Профнепригодность»). Но не стала. Не то чтобы меня тяготило
хорошее воспитание или коллегиальная честь, просто струсила взять на себя ответственность
публично осмеять. «Да кто ты такая?!»?—?справедливо возмутилась бы девочка и была бы
права. Писать-то все могут...
Вспомнилась мне одна история. Про зеленую тетрадь. Чужую.
В какой-то момент, еще школьницей, я вдруг стала считаться «писателем», ну или
«писарем», в общем, пишущим человеком. Сначала было: «Анька, напиши!» (стишок, сочинение, рефератик, стенгазетку?—?по нарастающей). И, если честно, мне это нравилось
всегда. А после появилось новое, и оно мне не понравилось категорически. Называлось:
«Анька, почитай!». Хотя вру, в этой ипостаси форма была уже поуважительнее
—?Анечка, почитайте, я роман пишу. Вы уж только внимательно почитайте, там каждое
слово ценно…
Ценность слов я понимаю, я иногда не понимаю смысла. Смысл для меня, по старинке, важен. И порядок слов в предложении, и согласованность. От штампов переворачивает, может, я капризная?
Тетрадь та, зеленая (обильно пропитанная слезами и потом гения), много лет хранилась.
Принесла мне ее девушка с восьмого этажа. Ира.
На полях пометки, сноски типа «здесь автор имел в виду то-то», «тут автор подчеркивает
яркий образ того-то». Я улыбнулась и потерла руки, обожаю хороший стеб!
Не снимая улыбки (вдруг все-таки стеб), я посмотрела на соседку: ЧТО ЭТО?!
—?Это эпиграф!
Девушка высоко подняла брови, на лбу «еле виднелась слабо заметная» бегущая строка:
«Тетка не знает, что такое эпиграф, фи, а я ей шедевр доверила!». Но похвалы она вожделела
сильно, поэтому позволила мне продолжить.
Я снова посмотрела в тетрадь. Почерк ровный, крупный, наклон букв правильный до
градуса. Вспомнилась Ирина Валерьевна: «Дети! От почерка зависит ваше будущее! Брежнев
получает десятки писем, но читает только те, которые красиво написаны! Гин, тебя это
касается в первую очередь. Леонид Ильич никогда не взял бы твое письмо в руки!» Всегда
хотелось сказать: «Тю, естественно, потому что я бы ему никогда и не писала», но я боялась.
Я перечитывала предложение несколько раз. Не в надежде поймать смысл (ритм, форму, чувства). Нет. Я оттягивала момент. Поднять голову, посмотреть в глаза и (о боже!) что-то
сказать!? Не хочу. Не могу. Блин.
«Ир, это чушь», «Забери и никогда никому не показывай», «Немного поработай над
согласованностью», «Мне кажется, ты слегка переборщила с образностью», «Боже, это
прекрасно, как поэзия Петрарки!» Что? Что я должна была сказать? Мы стояли на заплеванной
лестничной клетке, она смотрела так, как может смотреть только моя дочь, когда распахивает
дневник с «двенадцаткой» по английскому.
—?Оставь. Это не просто. Я должна почитать полностью. Не хочу делать выводов «на ходу».
Презирая себя за трусость, я хлопнула дверью. Все, пипец, теперь эта тетрадь?—? мое
