появились там, где воды вообще нет, такой механизм не смог бы сформироваться.
Я совсем размяк и не заметил, как в подвал кто-то вошел.
Это оказался Юлер. Он выбрал себе для постоянного ношения внешний вид того Хранителя, чью башню он теперь занимал. Вот уже два жертвоприношения я, да и все остальные встречались с ним только на вылете в Священную Рощу. Все остальное время он проводил в своей башне – он выбрал себе жилище рядом с Элишем и его техниками. Как выяснилось, тогда, тринадцать лунных лет назад, они тоже не покушались на него – были заняты ремонтом.
Юлер смотрел на меня с жалостью и ужасом. Облик кэцэра, гермафродита-аборигена Руткэцеглен наиболее привычен для меня, как для тех, кто родится здесь, наиболее удобным будет облик сареасов. Я лежал в бассейне в виде монстра, покрытого хитиновым панцирем…
Сильно изувеченного монстра.
Юлер таким меня ни разу не видел – когда мы познакомились я, как и он сам, пользовался образом тарка. Я сдвинул щитки панциря – те, что у меня еще остались. Они соединились с мокрым скрежетом.
– Что с тобой произошло? – пробормотал Юлер. – Как…
– Не все могут плутоний жрать, но некоторым приходится. Насмотрелся?
Юлер растерянно кивнул.
– А теперь вали отсюда.
– Я пришел не смотреть, – ответил он. – А показать кое-что тебе.
– Показывай.
Юлер тоже принял облик кэцэра. В таком виде легче проходить первую линьку. Теперь стало ясно, почему он избегал нас последнее время. Во время линьки становишься беззащитен. А Юлер так и не смог забыть, во что его хотел превратить Иньяр.
У Юлера появился панцирь.
– Красиво, – сказал я.
Я видел Фиолетового после его первой линьки, когда он и получил это имя. Но панцирь Юлера был намного красивее, ярче, и изящней – сказалось изменение силы тяжести. На Земле она была немного меньше, чем на Руткэцеглен, и массивный боевой панцирь стеснял бы движения.
Юлер еще не купался – на плечах у него висели разорванные, сморщенные обрывки старой кожи.
– Тебе надо искупаться, чтобы очистить новый панцирь, – сказал я.
Я уже понял, зачем он пришел. Не то чтобы я не ждал этого. Но надеяться на подобный исход событий было, в моем положении, смешно.
– Ты позволишь искупаться с тобой? – спросил Юлер. – Мне понадобится помощь – кто-то должен потереть меня, чтобы сошли все эти остатки…
– Ты знаешь, что будет потом.
– Да.
– Ну, залезай, что с тобой поделаешь».
Вэдан чуть улыбнулся. Он думал о чем-то в этом роде еще вчера, но сомневался. Он подозревал, что Юлер подыграл ему… Но теперь становилось очевидно, что именно этого Юлер от него и хотел. Вэдан догадался правильно.
Впрочем, сейчас размышлять о своих отношениях с этим кэцэром было выше его сил. Вэдан почувствовал, что может сойти с ума, если глубоко задумается над этим вопросом.
Он вернулся к чтению.
«Иньяр смотрел на меня чуть дольше, чем обычно, а потом расхохотался. Некоторые вещи скрыть невозможно… тем более, от Высшего Кэцэра.
– Я так и знал, – сказал он. – Ты хотел иметь его сам, один.
– Ты для этого меня позвал? – спросил я. – Обсудить мою личную жизнь?
Лицо Иньяра стало мертвым. Сквозь черты лица аборигена проступили жвалы кэцэра. Мы обычно теряем форму в моменты сильного душевного волнения.
– Нет, – тихо ответил он. – Мою. Яньар забеременел.
Если отвлечься от того, что это несло лично Яньару, это была скорее хорошая новость, чем плохая. Полной информацией о здоровье каждого из нас располагал только Эцьу. Но я и сам видел, что никто из нашего маленького отряда еще не загустел настолько, чтобы потерять возможность забеременеть. Беременность Яньара означала, что период акклиматизации прошел успешно и скоро личинки некуда будет девать. Правда, первая кладка будет очень долго зреть, но это уже не так важно.
Проблема была в другом.
Дети от инцеста у кэцэров настолько же нежизнеспособны, как и у сареасов. Однако, в отличие от сареасов, плод любви близких родственников очень токсичен и отравляет мать. Яньар, скорее всего, умер бы раньше, чем отложил бы яйцо.
– Поздравляю, – сказал я.
Я видел по Иньяру, что ему очень хотелось меня ударить. Но он сдержался.
– Яньар думает, что останется в живых, если проведет беременность в облике аборигена, – сообщил он. – Я вот тут узнал, как у местных проходят роды.
Иньяр протянул мне свиток. Я прочел его. Роды у сареасов оказались развлечением не для слабонервных.
– Да, это тебе не яйцо снести, – заметил я, возвращая свиток. – А что говорит Эцьу?
– Эцьу говорит, проси Мибла убить плод, – угрюмо ответил Иньяр. – Ведь только ты можешь менять химические связи и в мыслящей жидкости.
Технически это было возможно. Я мог разрушить тот слой, который сохранял целостность яйца, и зародыш растворился бы в Яньаре. Однако, если бы Яньар не захотел этого, ментальный поединок мог закончиться печально для нас обоих.
– Яньар тоже должен согласиться, – сказал я.
– Поговори с ним, – ответил Иньяр. – Со мной он общаться не хочет. Убеди его отказаться от ребенка.
– Ну, конечно. Как обрюхатить брата, это Иньяр, а как на аборт его уговаривать – так это сразу Мибл…
Иньяр стиснул кулаки.
– Я очень прошу тебя, – чуть не плача, сказал он.
Еще одна реакция местных, которую мы научились воспроизводить. Впрочем, у каждой расы есть аналогичный способ выражения эмоций. Тарки в таких случаях начинали тоненько похрюкивать; в облике аборигенов Руткэцеглен у нас из хоботка вытекала слизь.
Яньар облюбовал себе роскошное ложе. На нем нельзя было
Впрочем, сейчас он не выглядел ни царственно, ни благородно – оплывший, измученный кусок желе. Я тоже не торопился вставать с топчана, на котором пристроился перед сеансом мысленного воздействия.
– Может, не пойдешь сегодня с нами за мясом? – предложил я. – Мы тебе принесем.
– Нет, – с трудом откликнулся Яньар. – От прогулки мне станет лучше.
– Не уверен, – заметил я. – Впрочем, как хочешь.
На этот раз его дар Провидца отказал ему. Я думаю, из-за беременности».
После этой фразы ровный, временами ироничный голос Мибла сменили мысленные картинки. Вэдан почувствовал, что это явилось следствием
