— Я… я… куда кинуться… не знаю… Ничего не понимаю… К Сменцеву этому… Да где он? Глаз не показал… А это наверно, наверно как-нибудь через него…
— Полно, Катя. При чем Сменцев?
— А при том… При том… Потому что это наверно через рыжую… Алексей пропадал… И никогда он ни о чем об этом сам не думал…
Литта всхпыхнула, нахмурилась:
— Ты говорила? Кому говорила? Или тебе сказали, что бумажки от Габриэль?
— Никому я ничего не говорила, — с сердцем ответила Катя. — И бумажки по почте присланы, адрес ремингтоном, я конверт видела.
— Ну так пустое, Алексея завтра же освободят. Мало ли кому по почте…
Катя залилась новыми слезами.
— А там… нашли поправки… Алексеевой рукой… О, Господи! Рыжая, рыжая явно прислала, хоть он и не говорит. Кто же?
— Говорю тебе, пустое! — прикрикнула Литта. — Ничего с твоим Алексеем не сделают. И станет Габриэль по почте, — ведь не последняя же она дура.
Впрочем, подумала, что от Габриэли всего можно ждать, а этого Алексея Алексеевича она, видимо, «революционно развивала», втягивала в какие-то «идеи с воплощениями».
— Видишь, Лиля… Ну хорошо, ну вот я успокоилась. Видишь, он давно какие-то пакеты приносил, рассматривал и уносил. Когда по почте — он очень нахмурился и, наверно, тоже думал унести, да не успел, вечером сидел над ними, а после пришли… Ужас, ужас. Я с утра кидаюсь — не знаю, куда кинуться. Лиля, да я хоть к отцу твоему. Ведь может же он…
Литта соображала. Прежде всего надо, чтобы Катя никуда не бросалась и успокоилась. А потом узнать, в чем дело, толком. Всего лучше через Сменцева. Если замешана Габриэль, то ему это легко выяснить. Какие бумажки? И при чем Хованский? Пустяками кончится, но надо, главное, чтобы Катя не напутала.
Было не поздно, однако день уже смерк. Литта зажгла сама лампу и только что хотела позвать Гликерию, попросить чаю, как дверь отворилась, и Гликерия вошла, тихая и торжественная.
— Гликерия, пожалуйста…
— Ее сиятельство просят пожаловать барышню в маленький салон.
— Что? Меня? Зачем?
— Ее сиятельство просят пожаловать…
— Ах, да что там? Ну сейчас. Чаю подай нам сюда, Гликерия, слышишь? Катя, подожди одну минутку, я вернусь. Сиди, необходимо еще поговорить. Увидишь, все обойдется.
С нетерпением, думая о Катином деле, шла Литта к бабушке. И что только понадобилось?
Старинная лампа под белым складчатым абажуром наполняла «маленький салон» графини приятным полусветом.
— C'est vous, mignonne? — протянула графиня непривычно ласково. — Venez, venez donc [9].
Литта поздоровалась с княгиней Александрой, которая, к ее удивлению, была еще тут. И тоже какая-то растроганная торжественность лежала на лошадином лице.
— Nous avons a vous parler [10],— продолжала графиня.
Литта села; с недоумением глядела то на бабушку, на черную ее пелерину, то на княгиню.
— У меня просят вашей руки, — проговорила графиня и сделала паузу.
Мгновенно сообразив, в чем дело, хотя и не понимая еще, зачем тут Александра с лошадиным лицом, девушка вспыхнула и сжала зубы.
— Вы, конечно, знаете — кто.
Литта молчала.
— Признаюсь, это… эта… demarche меня крайне удивила. Я не ожидала… Мы все ожидали не этого от нашего молодого друга. Видите, я откровенна. Объяснения, полученные от… милого свата вашего, — она указала на княгиню, — конечно, говорят многое… Но я удивлена. D'autre part il n'a pas de position. Je crains que votre pиre ne s'oppose… [11].
Княгиня вмешалась, быстро заговорила по-французски, видимо, повторяя уже сказанное, насчет «position», говорила о видной и близкой профессуре, еще о чем-то…
— Главное, чтобы вы не были против, chиre, chиre comtesse, — закончила она. — Я так светло смотрю на этот брак…
— Alors, vous l'aimez? [12] — сказала торжественно и растроганно графиня, повернувшись к внучке.
Литта опустила глаза. Сквозь сжатые зубы:
— Oui.
— Soyez heureuse, petite… [13].
Притянула Литту на сухую грудь и, неловко прижав ей голову, поцеловала.
— Soyez heureuse, во имя Отца, и Сына, и Святого Духа, аминь, да благословит вас Бог. Это человек высокой души. Его надо уметь ценить. Слушайте его. Без страха в его руки вручаю я l'unique enfant de ma pauvre fille… [14].
Графиня скупо прослезилась. Литта перешла в объятия княгини Александры, которая, прикладывая сухие щеки свои к ее лицу, шептала:
— Aimez le, votre maitre. Aimez le, il en est digne [15] .
«Да фу ты, что с ними? Кончать бы!» — с тоской думала Литта.
Графиня отпустила ее величественным жестом.
— Allez, mon enfant, Господь над вами. Allez. Vous verrez votre fiance se soir [16].
Нет. Она все-таки не думала, что так будет тяжело. Первая капля лжи, а ведь ее предстоит целый водопад. Месяцы кривлянья, умолчания, хуже — притворств. И таких гадких. Тошно, тошно…
Вздор. Не назад же идти. Так надо, так она решила, так будет. Это все малодушие.
Сменцев, значит, приедет вечером? Вот сказать ему о Хованском. А что же Катя? Объявить ей, что выходит замуж за Сменцева? Или нет?
Катю Литта нашла в классной за чаем, за разговором с Гликерией, и успокоившейся, почти веселой.
— Ну что? — подняла она голову. — Можно мне к графине? Как ты советуешь?
Гликерия тихо вышла, тихо притворив дверь.
— Да какая ты красная. Спорила с бабушкой?
— Нет, Катя, вот что…
И, наливая себе чай, Литта медленно и спокойно стала убеждать Катерину Павловну совсем успокоиться, мирно сидеть дома, а уж она, Литта, обо всем позаботится. Графиню лучше Кате не видеть пока. Толку не будет. Нынче вечером, когда приедет Сменцев…
— Ты его увидишь сегодня же? — вскрикнула обрадованная Катя.
— Да. Вот и поговорю. Сегодня ведь решилось, он мой жених, — прибавила она невольно, почти проговорилась.
— Что? Что?
— Он мой жених, я выхожу за него замуж.
Катя так и сидела с выпученными глазами. Потом дух перевела.
