же всего лишь голый мужчина, ничего больше. Только Оливер. Добрый старина Блуменколь. Он же не виноват, что застал тебя за пи-пи. Это совершенно житейская ситуация.
И все же это было ненормально.
Никто, в том числе и Штефан, никогда не видел меня сидящей на унитазе за этим занятием. Предстать перед кем-нибудь в таком виде считалось в моем понимании одним из десяти смертных грехов. Так я была воспитана. Моя приемная мать всегда считала, что человек, делающий пи-пи на виду у других, достоин оказаться в самой горячей преисподней. А когда я выходила замуж, она еще раз очень твердо напомнила мне, что мой брак только тогда будет крепким и долгим, если я буду следовать трем главным правилам. Во-первых: никогда не позволяй своему мужу присутствовать при родах (но до этого пока не доходило, потому что с детьми мы не спешили); во-вторых: никогда не ложись в постель, не сняв бигуди (ха-ха, мои волосы и бигуди — примерно то же самое, что Наоми Кэмпбелл и расплетенные косы!); и в- третьих: никому и никогда не позволяй видеть, как ты отправляешь свои естественные потребности.
Про меня можно говорить что угодно, но этим правилам я всегда следовала неукоснительно.
До сегодняшнего дня.
Я почувствовала, что ко всему прочему мое лицо начинает наливаться краской стыда. При всем при этом Оливер даже не был моим мужем, а всего лишь его братом. Срам!
Оливер, к счастью, похоже, не замечал моего конфуза, во всяком случае, не показал этого. Он совершенно спокойно продолжал бриться, непринужденно болтая со мной о том о сем (честное слово, не знаю о чем!), а затем не спеша покинул ванную. Все еще голый. Неужели никто не приучил человека к манерам?
Когда я через десять минут появилась на кухне, он выглядел как ни в чем не бывало. Только успел одеться.
Впрочем, его лицо было скрыто газетой. И это хорошо, потому что сегодня утром я уже была не в состоянии просто посмотреть ему в глаза. Ведь он видел, как я делаю пи-пи, — ужасно!
Газета предложила мне выпить чашку кофе и съесть круассан.
— Где ты успел все это взять?
— Кондитер напротив всегда оставляет, — произнесла газета. — Но у меня постоянно имеются в холодильнике замороженные, на всякий случай. Может, ты еще что-нибудь хочешь?
— Нет, спасибо. Я действительно очень опаздываю. Можно я съем круассан на ходу?
— Конечно, — ответила газета и передала мне связку ключей. — Зеленый — от лифта, маленький — от двери квартиры, большой — от двери подъезда. А вот этот смешной — от подземного гаража. Тебе надо будет при выезде вставить его в специальный паз в стене, и ворота откроются.
— Ну, тогда, — сказала я газете, — до вечера.
— А трусики, которые были на тебе утром, очень симпатичные, — произнесла газета в ответ.
Я пулей вылетела из квартиры, сразу перепутав все ключи. А когда наконец уселась в машину, она не захотела заводиться.
— Пожалуйста, пожалуйста, не надо мне больше катастроф, — умоляла я.
Достаточно того, что я проспала, а мой зять увидел меня сидящей на унитазе. В трусиках с желтыми и голубыми цветочками!
Я сделала вторую попытку завести машину. На этот раз мотор астматически кашлянул.
— Уже лучше, — поддержала я его. — Пожалуйста, пожалуйста, заводись. Я уже достаточно натерпелась сегодня утром и совсем не хочу подниматься в квартиру и просить Оливера о помощи. Я уже сыта по горло тем, что произошло сегодня утром. Я вообще не думала, что у этого мужчины есть некоторые части тела.
«Ситроен» еще раз недоверчиво чихнул.
— Да, я знаю, это звучит странно. Но я была совершенно сбита с толку. В шоке, можно сказать. Может быть, он этого не заметил. Иначе он начнет считать меня совершенно закомплексованной.
На этот раз чиханье мотора переросло в болезненное тарахтение — машина, очевидно, проявила ко мне сочувствие, и мы наконец тронулись.
— Боже, ты выглядишь ужасно, — сказала Петра, когда через полчаса я вошла в двери нашего магазинчика.
Ах, как я любила эти моменты: приходить на работу и нос к носу сталкиваться с Петрой. Сегодня она заколола волосы множеством розовых заколок и надела подходящий по цвету свободный топ разносчика спагетти и узкие пестрые брючки.[17] Работай мы в каком-нибудь портовом ресторанчике, я была бы очень довольна ее формой одежды.
— И ты довольно поздно, — строго взглянув на меня, добавила она.
— Да, я знаю, — сконфуженно ответила я. — Прошу меня простить. — Но затем я вспомнила, что сказал мне сегодня утром Оливер, и довольно твердо добавила: — К счастью, начальник здесь пока я.
— И это уже хорошо, — ответила Петра. Похоже, правда, что часть фразы про начальника она пропустила мимо ушей. — Эта раскрашенная коза уже снова побывала здесь. И хотела, между прочим, знать, где ты. Пришлось ответить ей, что я не справочное бюро.
— Какая коза? — спросила я, наполняясь страхом.
Придется, видимо, просить эту особу учиться соблюдать правила приличия. Иначе она распугает всех наших клиентов. Во всяком случае, женского пола.
— Откуда же я знаю, как ее зовут? — заносчиво ответила Петра.
Я собрала в кулак всю силу воли.
— Послушай, Петра, не могла бы ты заставить себя быть по отношению к клиентам чуть вежливее?
И по отношению ко мне тоже, хотела добавить я, но мое сердце уже и без того билось как бешеное. Я, видимо, не была рождена для всякого рода пикировок. Ситуации даже вроде этой приводили меня в такое волнение, что ладони мгновенно становились мокрыми от пота.
— Если человек орет, словно в лесу, то о какой вежливости может идти речь? — ничуть не смутившись, ответила Петра. — Ах, вот она снова идет!
Вышеназванной козой оказалась Эвелин. Было почти радостно снова видеть ее.
— Доброе утро, — сказала я.
— Ну наконец, — ответила Эвелин. — Машина не заводилась?
— Откуда ты знаешь?
Эвелин кивнула:
— Это происходит каждое утро. И с этим определенно ничего не поделаешь. Как ты думаешь, почему я так люблю «Z4»?
— Гм-гм. — Петра вся превратилась во внимание и слух.
— Ах да, — сказала я. — Я так и не успела вас познакомить. Эвелин, это Петра Шмидтке, наша продавщица. Эвелин Гертнер — моя невестка.
— А что ей здесь надо? — весьма невежливо осведомилась Петра.
— Она, э… — Я запнулась.
Да, действительно, что ей здесь надо? Она теперь будет толкаться в оранжерее целыми днями?
— С сегодняшнего дня я здесь работаю, — произнесла Эвелин. — Естественно, не продавщицей. Я не так взыскательна.
— Нет? — еле промолвила я.
— Нет, — твердо сказала Эвелин. — Мы со Штефаном сошлись во мнении, что я сама лучше определю для себя поле деятельности. Вчера за бокалом вина мы оговорили эту возможность очень подробно.
Ага, точно так, как я и думала. Я пристально посмотрела на Эвелин. Но никаких признаков смущения не обнаружила.
— В конце концов, я же смогу где-нибудь быть полезна? — сказала она. — У меня уже есть кое-какие мысли.
— В самом деле? — с тревогой спросила я.
Я думаю, Эвелин могла бы стать превосходным экскурсоводом по магазинам верхней женской одежды, но в озеленении и растениях она понимала еще меньше, чем Петра. Вполне возможно, намного меньше.
