кличку.
– Архигерцог, – сказал Данн.
– Единственный кандидат на эту роль, – кивнул я. – Или же Кесслер нам просто лгал, прикрывал свою задницу... Если да, то Архигерцогом является Кесслер. Сидит себе в инвалидном кресле в центре паутины, плетет...
– Так какого черта делал Саммерхейс в Авиньоне вчера вечером?
– Да, это вопрос. И Саммерхейс, конечно, лучше подходит на роль загадочного Архигерцога... Но я еще не рассказал всего, что со мной произошло.
– Вы меня изумляете, – заметил отец Данн.
– Мы с сестрой Элизабет поспорили тем вечером, разошлись во мнениях...
– Я заметил, что на этом фронте не все благополучно.
– Дело в том, что я был один, когда заметил в толпе Саммерхейса и его человека. А как только они заметили меня, понял, что надо убираться отсюда к чертям собачьим, и побыстрей. И еще почувствовал: здесь что-то не то, как-то не вписывается их появление в общую картину. Ну и бросился наутек, а тот мерзкий коротышка с разрезанным горлом и перышком на шляпе бросился вдогонку, но вскоре меня потерял. Короче, обнаружил меня кто-то другой, словно знал, где я буду, точно ни на секунду не выпускал из поля зрения... И потом... я не шучу, он подстерегал меня там...
– Имя, Бен!
– Хорстман! Это был Хорстман! Здесь, в Авиньоне...
– Считаете, он был с Саммерхейсом?
– Да черт их разберет! Ничего не понимаю!...
– Пресвятая Дева Мария, что же произошло? Как вам удалось удрать?
– Он велел мне ехать домой. Он не убил меня, как видите, и просто умолял ехать домой. Как вам это нравится?
– Так. Допустим, Архигерцог – это Саммерхейс, а Саймон – не кто иной, как Д'Амбрицци, – принялся размышлять вслух Данн. – У обоих у них были самые веские причины любить и уважать вашего отца, всю вашу семью, вас. И если они действительно стоят за всем этим, значит, Хорстман работает на них. Этим и объясняется его предупреждение. Они хотят, чтобы вы вышли из игры...
– Но раз так, значит, это они убили Вэл, – сказал я.
Данн кивнул.
– Да, может, именно они ее и убили. Убили, чтобы защитить себя. Тем больше у них было причин сохранить жизнь вам... в качестве искупления вины. Ваш отец спас Д'Амбрицци после войны, привез его в Америку. А Саммерхейс был патроном вашего отца на пути к власти. Одному Господу известно, какого рода задания выполнял ваш отец для Саммерхейса во время войны... так что и Саммерхейс, наверное, тоже ему обязан... И если это они убили вашу сестру, представляете, через какие муки им при этом пришлось пройти? Потому и не хотят убивать теперь сына Хью Дрискила.
Я не молился лет двадцать пять, но в этот ужасный момент губы сами забормотали слова молитвы.
– Дай Бог мне сил, – сказал после паузы я, – и я перебью всю эту мразь...
Утром мы покинули Авиньон.
Трое перепуганных насмерть пилигримов на пути в Рим.
Часть пятая
1
Кардиналы играли в шары на лужайке возле виллы Полетти. Оттавиани нанес удар по своему тяжелому шару, и тот, пролетев над безупречно ухоженной ярко-зеленой травкой, приземлился с необыкновенной точностью, сместил шар Веццы и угнездился рядом с маленьким блестящим и ослепительно белым шариком, или «точкой». Вецца тяжелой шаркающей походкой двинулся к плетеному креслу и медленно опустился в него. Кашлянул, отер слюну с сухих потрескавшихся губ.
– А как насчет того, чтобы уступить старику, дать ему выиграть? Куда девались благородство и приличие? – с тяжелым вздохом откинулся он на спинку кресла, потом пошарил в кармане мешковатых фланелевых брюк, достал пачку сигарет и дешевую пластиковую зажигалку. – Мне надоела эта игра... Знаете, врачи говорят, что эти штуки запросто могут и убить.
Полетти насмешливо закатил глаза.
– Сигареты – вот что вредит вашему здоровью.
– Да не сигареты, глупышка вы эдакий! Уж я-то точно знаю. Я о другом. Об этих чертовых зажигалках. Говорят, они взрываются. И человек вспыхивает, как свечка. – Он прикурил. – Что ж, на этот раз Бог миловал. – Он кивком указал на Оттавиани. – А наш друг жульничает. Всегда жульничал. Когда наконец я усвою это? – Носки у Веццы спустились, обнажив безволосые тощие лодыжки и икры, совсем не сочетающиеся со столь грузным телом. – Считает, ему позволено жульничать из-за больной спины. Ни малейшего понятия о чести.
Антонелли, который был партнером Оттавиани, уселся на траву. Жаркие лучи солнца пробивались сквозь дымку.
– Знаешь, Джанфранко, – сказал он, – играя в шары, мухлевать невозможно. В этом смысле игра в шары – чистой воды абстракция. В отличие от всей остальной жизни.
– Она меня не волнует, – сказал Оттавиани. – Никогда не умел проигрывать. Он немало поднаторел в этом деле, стал настоящим мастером по части делать хорошую мину при плохой игре...
– Я проигрываю только в играх, друг мой. И всегда выигрываю в жизни, в мире реальности. – Вецца
