пытался объяснить это властям, но они и пальцем не пошевелили. Я подумывал яд разбросать, но побоялся, вдруг чья-нибудь кошка его сожрет. Черт возьми, у меня самого шесть кошек было. Поэтому я перешел на двадцать второй, от него шума поменьше и патроны были дешевые.
— И в чем вас обвинили? — спросил Сейлор.
— В сокращении поголовья птиц. Сто долларов штрафа и приказ прекратить это дело. А ведь голуби переносят заразу и пачкают все вокруг. Сами видите, одна грязь от них.
Кович встал, положив на стойку несколько монет. Он был крупный мужчина, шесть футов, два дюйма, несмотря на то что немного сутулился. Для человека, разменявшего восьмой десяток, в нем чувствовалась недюжинная сила. Словом, крепкий был старикан.
— Это серьезное дело, почти война, — добавил он. — Конечно, не как у турок с армянами или там у арабов с евреями, но я хочу, чтоб люди помнили обо мне и о том, что я сделал, и продолжили мое дело, когда меня не станет. Кто-то должен этим заняться. Рад с вами познакомиться, ребятки, Ида ждет меня.
Когда старик ушел, Лула заказала еще пончик с желе и кофе.
— Как-то раз в заведении «Мир пончиков», — сказала она Сейлору, — я увидела, как здоровенный таракан ползет по взбитым сливкам, которые я уже оплатила. Я сказала официантке, а она говорит, мол, ей очень жаль, но скидок на такие блюда они не дают. Если б там был мистер Кович, он бы, наверно, вытащил свою пушку и ухлопал таракана на месте.
Сила и скорость
— «Я больше с места не двинусь».
— Ты это о чем? — удивился Сейлор.
— Я просто читаю. В «Таймс-Пикчн», — сказала Лула. — Про Малышку Еву, которая пела эту песенку «Движение», она была хитом, еще когда нас и на свете не было.[10]
— Неплохая песенка, — отозвался Сейлор. — И что там пишут?
— «Малышка Ева придумала новый танец», — прочитала Лула. — «Я больше не хочу никуда двигаться, — заявила Ева Бойд, протирая стойку в „Ганцис гриль“, негритянском ресторане в Кингстоне. Двадцать пять лет прошло с тех пор, как юная Малышка Ева заняла верхнюю строчку в хитпарадах с песенкой „Движение“. „Я не пою для желторотых юнцов“, — сказала сорокатрехлетняя Бойд в последнем интервью. Она все еще поет гимны в церковном хоре и собирается выпустить пластинку. „Голос у нее по- прежнему как у соловья, — сказала официантка Лорейн Джексон“».
— Приятно слышать, что она не завязала с пением, — заметил Сейлор, — это ведь дар.
Они с Лулой сидели на скамейки у Миссисипи, глядя, как баржи и грузовые суда скользят по воде. Был уже поздний вечер, но небо еще багряно пылало, яркое и нежное.
— Не стоит нам слишком долго ошиваться в Орлеане, — сказал Сейлор. — Наверняка они первым делом сюда сунутся.
Лула свернула газету и положила ее рядом с собой на скамейку.
— Не представляю, что мама может с нами сделать, — вздохнула она. — Ей остается только похитить меня, иначе нас с тобой не разлучить. А тебя прищучат за нарушение правил досрочного освобождения. Небогатый выбор.
— Ты знаешь Придурка Тейлора, что ошивается у магазинчика «Береги монету»?
— Такой беззубый? Он еще улыбается так по-уродски и все время повторяет: «Если у человека есть собака, он не одинок». Только у него нет никакой собаки.
— Он самый.
— И что с ним?
— Тебе случалось с ним разговаривать?
— Да нет, с чего бы. У него такой вид, точно он только что из помойки выполз. И воняет примерно так же.
— Когда-то он был профессиональным бейсболистом. Играл в основном в провинциальных командах юга. Он мне рассказал, как лет сорок назад в Алабаме он играл против черной команды из Бирмингема, у них был потрясающий молодой центровой, любой мяч мог поймать. На поле, где они играли, не было загородки, и никто из команды Придурка не мог перебросить мяч через голову того парнишки. Он носился как заводной, подскакивал и хватал мяч в воздухе, словно пушинку. После игры Придурок поговорил с ним и выяснил, что ему всего пятнадцать лет.
— И какое отношение это имеет к нашему бегству?
— А вот какое, — продолжил Сейлор. — Придурок спросил паренька, откуда он знает, куда именно полетит мяч, так что ловит его раньше, чем он коснется земли. А мальчишка ответил: «Я рву на оттяг и беру на первой». Придурок сказал, что парнишка был очень способный и пробился в высшую лигу.
— Так ты считаешь, что ты тоже рвешь на оттяг?
Сейлор рассмеялся:
— Конечно, глупышка. Я в себя верю. И у меня есть сила и скорость.
Лула подвинулась поближе к Сейлору и положила голову ему на грудь.
— Мне нравится, как ты говоришь, Сейлор. И знаешь что? Я верю тебе, правда верю.
Locus ceruleus[11]
В первую ночь в Новом Орлеане Джонни Фэррагут сидел на стуле в «Уютной гавани» и смотрел по телевизору, как «Брейвз» в который раз проигрывают, на этот раз «Сент-Луис Кардинале». Парень за барной стойкой громко комментировал события на поле.
— У «Кардиналов» нет в команде парня, который может выбить мяч с площадки, а «Брейвз» не могут их побить, — орал он. — Мерфи просто святой, раз до сих пор возится с ними. Играй он в Нью-Йорке или Лос-Анджелесе, зарабатывал бы по паре миллионов.
— Может, ему в Атланте погода нравится, — пошутил кто-то.
— Ага, коли так, то мать Тереза[12] залетела от епископа Туту,[13] — хмыкнул бармен.
Джонни заказал второй скотч со льдом, достал карандаш и блокнот. Ему всегда хотелось стать писателем, лучше всего сценаристом телешоу, таких, как «Сумеречная зона», «За гранью» или «Шаг в сторону», хотя этих программ, к сожалению, давно уже нет в эфире. Всякий раз, когда ему приходила в голову история, он ее записывал. И сейчас Джонни ощутил пульсацию в locus ceruleus, области мозга, где зарождаются сны, мечты. Джонни читал об этом, и он был уверен, что locus ceruleus — сосредоточие его вдохновения. Он всегда откликался на сигналы оттуда. Джонни взял стакан и блокнот и перебрался в кабинку, чтобы сосредоточиться. Поиски Сейлора и Лулы могут подождать.
Хорошая связь
Гарри Ньюмен смотрел бейсбол, сидя на стуле в углу закусочной Барни. Ошибки игрока «Брейвз» в конце последнего периода позволили «Сент-Луису» завладеть инициативой, Гарри выругался сквозь зубы. Сегодня утром в Атланте он поставил пару «Джексонов»[14] на «Брейвз», пять к двум, хорошая ставка, считал Гарри. Как всегда, везет как утопленнику, подумал он. Парню только и нужно было выставить перчатку, сделать передачу, и готово дело. А вместо того мяч летел
