– Тоже остепенился. Работает в поте лица.
– Кем?
– Грузчиком.
– Кривой – и грузчиком? Ну, батенька, что-то в лесу подохло… И с каких пор?
– Полгода.
– Где?
– В промтоварном, напротив банка.
– Что?! – Храмов даже привстал от возбуждения. – А, черт! Почему я об этом узнаю только сейчас?!
– Вы думаете?..
– Именно! Мать твою… Ах, бараны… – Храмов от злости побагровел, глаза его метали молнии. – Почему вы мне не доложили раньше? Я вас спрашиваю, Тесленко!
Капитан счел за лучшее помолчать – Храмова 'понесло', а в таком состоянии он становился похожим на быка, которого мог остановить только хороший удар шпагой. Себя же Тесленко матадором не считал…
Высказав все, что он думает о Тесленко и других оперативниках, Храмов наконец выдохся. Вытирая покрывшуюся испариной лысину, он спросил, не глядя на капитана:
– Ты инкассатора Федякина проверил?
– Конечно… – осторожно ответил Тесленко.
– Что значит – конечно?! – снова вспылил Храмов, но, похоже, предыдущий взрыв эмоций отобрал у него чересчур много сил. – Рассказывай… – и добавил еще что-то, но тихо, про себя.
– Довольно странная личность, этот Федякин, – приободрился Тесленко – после подобного разноса Храмов обычно впадал в черную меланхолию и был тих и кроток, как ягненок. – Как работник – так себе, звезд с неба не хватает. Не пьет, не курит. Но к слабому полу неравнодушен. Волочится за каждой юбкой. С виду мужик симпатичный. Холост. Тридцать один год. Больничный получил на общих основаниях – температура, кашель, гланды… Говорит, простыл на рыбалке. Поди проверь…
– С врачом, который выдал ему больничный, беседовал?
– А то как же. Старая, битая выдра. Диагноз подтвердила. Правда, уж больно честные глаза мне состроила. Не верю я ей. Все руки в дорогих перстнях, золотая цепь, сережки немалой цены… И это на ее весьма скромную зарплату.
– Подозреваешь, что больничный купленый?
– Подозревать можно все, что угодно. Доказательств только нет. А 'расколоть' ее – кишка у нас тонка. Разве что под пытками. Еще та рыба…
– Федякин… – задумчиво пробубнил Храмов. – Надо бы его допросить…
– Что толку? Он ведь не дурак. Быть соучастником 'мокрого' дела – не шутка. И он это прекрасно понимает.
– Понимает… И алиби у него будь здоров… Но упускать его из виду нельзя.
– Нельзя, – согласился Тесленко. – Вот только некому за ним присматривать.
– Подумаем. Найдем. У тебя все?
– Нет… – после некоторого колебания ответил капитан. – Есть у меня одна мыслишка. Хочу посоветоваться.
– Давай, только пошустрей. Время… – постучал ногтем по циферблату наручных часов Храмов.
– Я проанализировал все кражи и кражи в городе за последний год. Получается интересная картина… – Тесленко развернул крупномасшабную карту города и окрестностей. – Были 'облагодетельствованы' почти все районы города, в равной мере. Почти все, за исключением Кировского. Здесь тоже были, конечно, кражи, но все по мелочам, и 'почерк' другой. Кое-кого мы взяли, но все не то, что нужно. Мелюзга. Так вот, напрашивается мысль, что волк никогда не шкодит там, где находится его логово. Параллель, естественно, условная, но все же…
– Ты предполагаешь, что 'малина' Крапленого в Кировском районе?
– Почему нет? По крайней мере, судя по его прежним делам, это характерная особенность 'почерка' Крапленого. – Возможно…
– И еще, товарищ майор. Я считаю целесообразным размножить и выдать постовым и участковым фотографии Кривого, Михея и Профессора (фото Крапленого у них уже есть). Смотришь, кто-нибудь из этих ловчил и объявится в каком-нибудь интересном местечке…
– Согласен. Распорядись от моего имени. Только учти – под твоим контролем! Никакой самодеятельности. Наблюдать – и точка. И пусть сразу сообщают в управление. Это приказ. Нам не нужны мертвые герои. А свинцовую пилюлю переварить сложно – хищники серьезные, медлить не будут…
9. ИНКАССАТОР ФЕДЯКИН
Участковый, лейтенант Сушко, был зол. Мало того, что вчера получил нагоняй от начальства за слабую воспитательную работу среди подростков своего участка, что сегодня вдрызг разругался с женой из-за какого-то пустяка, так еще и небезызвестный в районе пьянчуга Клушин устроил потасовку во дворе своего дома с такими же выпивохами, как и он сам. А после, с раскровененной рожей, гонялся за своей женой и орал, матерясь по-черному: 'Убью, сука! Изничтожу! Прападлина, в душу… в печень!..'
Конечно, все закончилось, как и не раз уже до этого; Клушин ползал на коленях, слезно просил прощения у жены, лобызал своих насмерть перепуганных детей, которые ревели во весь голос, клялся, что последний раз, что за стакан ни в жизнь не возьмется… Наконец завыла дурным голосом и жена: 'Ох, не забирайте корми-ильца-а…', вцепилась мертвой хваткой в мундир Сушко, стала целовать его руки… Бр-р! Хрен бы их всех побрал, придурков.
'Дать бы тебе, паразит, по морде, да еще и носком под зад, чтобы летел без остановок куда-нибудь в Пермские лагеря…' – думал Сушко, торопливо выписывая квитанцию очередного штрафа за нарушение общественного порядка. Ан, нельзя. Закон не разрешает. А Клушину можно. Ему все можно. Он гегемон, пролетарий. Попробуй к нему подступись, сразу весь Кодекс наизусть, как стих, прочитает. За Конституцию и говорить нечего – настольная книга. Постоянно раскрыта на той странице, где про права сказано.
Пытался Сушко уговорить соседей написать на Клушина заявление в райотдел милиции, чтобы передать дело в суд – тщетно. Боятся. 'С него, недоделанного, все как с гуся вода, – отвечают. – А у нас дети. – Ну, дадут ему год, а толку? Уже сидел… Выйдет – того и гляди бутылкой по черепушке где-нибудь в темном углу… Пусть уж лучше на него бумагу пишет соседский пес Бобик – ему терять нечего, все равно от старости скоро подохнет'. Вот и весь сказ. Как хочешь, так и крутись.
Отправил как-то раз его Сушко на пятнадцать суток, а он по выходу смешочками замучил: 'Вот спасибочки, гражданин начальник, удружил. Век помнить буду. Как на курорте побывал – и постель чистая, и жратва от пуза. А главное – от водки отдохнул. Все по науке, как в кино. Теперь можно опосля такого очищения сто лет жить и бухать, никакая болячка не возьмет…' Вот и поговори с таким… А рапорт писать нужно и меры принимать тоже. Профилактику, беседы по душам, общественность подключать… Язви его в душу!
С такими невеселыми мыслями Сушко вышагивал по переулкам микрорайона, не выбирая дороги, шлепал прямо по лужам, раз за разом проваливаясь в ямины с липкой черной грязью – недавно прошел ливень, и найти обходной путь через это месиво было пустой тратой времени и сил.
В одном из переулков, неподалеку от шоссе, задумавшись, Сушко едва не столкнулся с невысоким, сморщенным мужичком, который, горбясь, боком прошмыгнул мимо него и поспешно посеменил в сторону Рябушовки – поселка на окраине, к которому уже подступали новостройки.
'Кто бы это мог быть?' – машинально подумал лейтенант, перебирая в памяти жителей своего участка. Сушко работал здесь пятый год и практически всех своих подопечных знал в лицо. Но этого человека видел впервые. Трудно представить, что кому-то могло взбрести в голову прогуляться по Рябушовке в такую погоду…
'И все-таки где-то я его видел… Где и когда?' – размышлял Сушко, глядя вслед удаляющемуся мужичку.
И похолодел, вспомнив фотографии, которые вручил ему вчера капитан из городского уголовного розыска. Не может быть! Неужели? Нет, уж на что, а на зрительную память участковый не жаловался. Сушко торопливо открыл офицерскую сумку, нашел снимки. Есть! С глянцевого картона на него глянуло лицо встреченного мужичка – морщинистое, мятое- перемятое жизнью, с глазами-пуговками, которые смотрели из-под мохнатых бровей недобро и подозрительно. Посмотрел на оборот фотографии – кличка 'Кривой'. Что делать? Припомнил наказ капитана – звонить в управление. Беспомощно оглянулся, зная наверняка, что до ближайшего телефона километра два. Нет, не успеть. Проследить! Но как? В форменном кителе и фуражке за версту видать, пусть даже в надвигающихся сумерках, что милиционер. А ведь нужно, обязательно нужно узнать, к кому направился старый вор-рецидивист.
И лейтенант решился – спрятав фуражку в сумку и прижимаясь поближе к заборам, он поспешил за Кривым, нескладная фигура которого мельтешила уже в полукилометре от него…
Тесленко, медленно, словно сомнамбула, опустил телефонную трубку на рычаги. Глядя на его изменившееся лицо, Мишка Снегирев с испугом спросил:
– Что с вами, товарищ капитан?
– А? Что?! – будто очнувшись, посмотрел на него Тесленко. – Со мной… все в норме… А вот инкассатор Федякин застрелился.
– И что теперь? – едва не шепотом проговорил Мишка, который был теперь в курсе событий, происходящих в городском ОУР.
– Хана, – коротко ответил Тесленко. – Оборвалась одна из последних ниточек. Ухватиться практически не за что. Храмов с меня голову снимет, – пожаловался он Мишке, понемногу приходя в себя.
– Вы-то при чем?
– Очень даже при чем. В любой неприятной ситуации всегда ищут крайнего. А это как раз тот самый случай. И крайний здесь – я.
Мишка сочувственно покивал головой, скорбно скривившись. Тесленко посмотрел на него скептически и подумал: 'Артист… Сочувствие изображает на все пять. Прохиндей…'
– Ладно, я потопал на квартиру Федякина, – тяжело поднимаясь, сказал капитан. – Ты побудь на телефоне.
– Когда вас ждать?
– Какая разница? Жди, к ночи буду… А у тебя что, свидание? – поинтересовался на ходу Тесленко.
– Не-а, – зарделся Снегирев. – Кое-какие дела есть…
– Вот и занимайся ими… здесь. Философ…
У дома Федякина стояли райотделовский 'газик' и инкассаторская машина. Встретил капитана следователь прокуратуры Никитин, которого тот знал еще со школьной скамьи.
– Привет, – пожал ему рук Тесленко.
– Здорово, – улыбнулся Никитин. Как живешь?
– Средне.
– Как это – средне?
– Между хреново и очень хреново.
– С чем тебя и поздравляю. Это твой кадр? – кивнув в сторону приоткрытой двери веранды, спросил Никитин.
– Да. Был кандидатом, стал клиентом.
– Тогда пошли…
Через небольшой дощатый коридорчик, по обе стороны которого высились полки, заставленные банками с маринованными грибами и вареньем, они прошли на кухню.
