складских служащих было просто не до какого-то неизвестного, мелькнувшего, словно фантом, в дверном проеме и растворившегося в солнечном свете, как дымное кольцо от зажженной сигареты.
Следующим моим неотложным делом был звонок в Катманду. Бхагат Синг, как всегда, торчал в своей лавке.
– О-о, сахиб! – возопил он. – Как я рад слышать ваш голос! У вас все хорошо? Вы уже на месте?
– Спасибо, дружище. Я в Афинах.
– Для меня эта весть как медовый пряник. Я так рад, так рад…
– Ты мне, помнится, обещал присмотреть за 'сахибом Русом'?
– Мое слово – алмаз, – хвастливо заявил лавочник. – Что, есть проблемы?
– Есть. И большие.
– Сукин сын! – понял меня Бхагат Синг. – Я никогда не доверял этому мозгляку.
– Найди его, Бхагат Синг. Найди…
– Я уже нашел… – Лавочник злорадно захихикал. – Он сейчас под охраной моих людей… в одном очень интересном месте… хе-хе. К сожалению, я не сразу додумался до столь очевидного шага. И он успел, оказывается, тебя предать.
– Успел…
– Дурак… – Бхагат Синг выругался. – А ведь я его предупреждал. Получается, они ни во что не ставят сикха. – В его голосе звучала угроза.
– Прощай, Бхагат Синг. Я твой должник. Спасибо тебе.
– Береги себя, ученик Великого Мастера. И запомни – ты всегда желанный гость в Катманду…
В гостиницу я возвращался на такси. Теперь мне не стоило в своем нынешнем облике шататься по улицам Афин. Конечно, Попов меня не видел в одеянии горца, но мог предположить нечто подобное.
И несмотря на то, что он не сдержал свое слово, 'сахиб Рус' вызывал невольное уважение – он выполнил свой долг государственного человека, хотя почти наверняка знал, чем ему это грозит: о моем телефонном звонке Бхагат Сингу из Афин мы сговаривались в его присутствии, а кто таков лавочник и как он держит слово, Попову было хорошо известно.
Попросив таксиста обождать, я ненадолго задержался в супермаркете, где приобрел европейский костюм, рубаху, галстук, туфли и прочие аксессуары цивилизованного человека, в том числе и приличную безопасную бритву.
Завидев меня, отягощенного пакетами с покупками, быкоподобный портье рыкнул на уже знакомого мне мальчика, и тот, несмотря на сопротивление, буквально вырвал поклажу из моих рук.
Кивком поблагодарив неприятного типа за стойкой, я поднялся к себе в номер и с удовольствием вручил щедрые чаевые шустрому Косте. Он крепко зажал деньги в кулачке, но почему-то уходить не спешил, стоял, прижав руки к груди, и смотрел на меня жалобно и тревожно.
– Ты хочешь что-то сообщить мне, Коста? – спросил я его на немецком.
Наверное, мальчик немного знал этот язык, потому что быстро закивал кудрявой, давно не стриженной головой. – Что там у тебя?
Приутихшее было чувство настороженности вдруг вспыхнуло во мне с новой силой – я почуял новую опасность, и ее вестником, похоже, был этот худенький греческий мальчик.
Коста приложил палец к губам и с опаской бросил взгляд на входную дверь. Поняв, что он имеет в виду, я поманил его к себе, и мы, как два заговорщика, заговорили шепотом.
Его немецкий оставлял желать лучшего – всего несколько десятков слов, наверное, выученных походя, во время общения с туристами. Но и их вполне хватило, чтобы понять – портье, оказавшийся братом хозяина гостиницы и ее совладельцем, замышляет против меня нечто очень плохое, которое должно случиться, скорее всего, в ночное время.
Я поблагодарил мальчика от всей души. И посочувствовал про себя – угораздило же парнишке работать на такую скотину.
Достав из кошелька двести долларов, я едва не силой всучил их Косте. Мальчик, наверное, никогда не держал в руках такой суммы, а потому поначалу просто остолбенел.
А затем спрятал деньги в потайной кармашек, хитро устроенный в пояс брюк. Видимо, портье отбирал у Косты даже скудные чаевые.
Но мальчик был самым настоящим греческим Гаврошем, сыном афинских улиц. И когда он уходил, то я уже не боялся, что Коста каким-либо образом – своим растерянным видом, поведением – невольно выдаст нашу маленькую тайну: его смуглое лицо было бесстрастным, как и положено у боя, а в глазах горел сухой холодный огонь.
Итак, я предупрежден. Я примерно догадывался, что затеял этот волосатый, как горилла, быкоподобный сукин сын.
Но время уже клонилось к вечеру, и искать новую гостиницу было глупо. К тому же мой поспешный отъезд мог вызвать у портье подозрения, а я очень не хотел подводить маленького Косту, здорово рискнувшего из-за совершенно неизвестного ему человека – в числе подозреваемых мальчик стоял бы на первом месте, так как волосатый урод был далеко не глуп.
Поэтому я решил подождать развития событий. А сам тем временем стал готовиться к тому, чтобы в любой момент покинуть 'Хеллас ', но уже в измененном облике – мое нынешнее одеяние было чересчур приметным, а я хотел раствориться в толпе.
Бороду и усы я решил пока не трогать, лишь придал им цивилизованный вид – подровнял, подстриг и выбрил щеки, после чего стал похожим на бравого шкипера, недавно вернувшегося из кругосветного плавания, а потому загоревшего до черноты.
Свои длинные волосы я укорачивать не стал, только связал в пучок на затылке – похоже, такая прическа, как я подметил, теперь стала последним писком моды. А когда я примерил костюм, то и вовсе остался доволен: на меня из зеркала смотрел молодой широкоплечий франт, несмотря на внешне сухощавый вид, с мощными бицепсами, которые не мог скрыть даже пиджак, стройный, подтянутый, но чересчур суровый.
Особенно выделялись глаза – бесстрастные, ледяные, лишь в глубине зрачков то разгоралось, то угасало безжалостное, всепожирающее пламя, готовое в любой момент вырваться наружу, но пока удерживаемое тонким и хрупким стеклышком хрусталика.
Вечер упал на Афины внезапно, как солнечное затмение: с севера на город наползла серая туча, закрывшая полнеба. Я сидел в кресле и ждал. Меня потревожил только звонок портье – он справлялся насчет ужина – по-немецки!
Наверное, мальчик сказал ему, что я знаю этот язык. Я отказался, сославшись на усталость. И сообщил, что сегодня лягу в постель пораньше. Похоже, волосатая горилла устроила проверку будущему 'клиенту'…
Я ждал. И был готов к любым неожиданностям.
Волкодав
Как мне осточертело это море, круиз, теплоход, туристы, коммандос, Муха… будь я проклят! Получи я приказ свернуть операцию 'Брут', немедля прыгнул бы за борт, чтобы побыстрее достичь любого берега.
Лучше утонуть, чем каждую минуту дергаться в ожидании сюрпризов выкормышей мадам Нельке, оставшихся на борту, или других 'коллег', готовых сожрать меня с потрохами. И из-за
