– Это и ежу понятно…
– Ну, а с их поддержкой тереть нары он будет не дольше двух-трех месяцев. Как видишь, взаимовыгодное сотрудничество…
– Я так понял, что Чиж и ворованными машинами занимается?
– Э-э, нет, брат, ни в коем случае! Чиж хитер как змей. Это он с виду недотепистый чушкарь. А на самом деле ему палец в рот не клади. Единственное, что он себе позволяет, так это покупать запчасти с ворованных машин. Естественно, за копейки.
– А ты откуда его знаешь? Для тебя ведь он сделал исключение. – Выручил однажды… Сидор вдруг потерял интерес к разговору и приналег на деликатесы из холодильника Чижа.
Я не стал настаивать и последовал его примеру…
Машину было не узнать.
Я мысленно восхитился – Чиж и впрямь знал свое дело туго. Вместо сверкающей свежей краской девятой модели 'Лады' перед нами стояла невзрачная серая колымага, судя по имитации ржавчины на крыльях, доживающая свой недолгий век.
Но мотор по-прежнему работал как часы, а салон манил строгим уютом и чистотой.
Мы покинули пристанище Чижа ровно через двадцать восемь часов после моего знакомства с ним.
Небрежно сунув пачку баксов – плату за труды – в карман своей неизменной телогрейки, Чиж с чувством пожал руку Сидора, а мне только доброжелательно кивнул.
Похоже, моя персона на него особого впечатления не произвела…
Утро еще не наступило, но небо на востоке уже посветлело и звезды начали терять яркость и алмазный блеск.
Сидор держал курс на свою окраину – он хотел взять кое-что из одежды. Мы оба прекрасно понимали, что дальнейшее проживание в его квартире чревато – теперь нам было хорошо известно, кто наш противник.
Недооценить врага – значит проиграть. А проигрыш для нас значил только одно…
Засаду мы обнаружили без особого труда. К счастью, они не прошли ту школу, что мы с Сидором. – Кранты, моя хата 'засвечена', – с горечью прошептал Сидор.
И достал пистолет. – Мечты, мечты, где ваша сладость… – сказал он печально. Сидор обернулся ко мне и с надеждой спросил: – Будем кончать этих козлов или как? Так сказать, прощальная гастроль.
Я понимал его. После того, что ему выпало испытать в жизни, даже эта вонючая окраина казалась Сидору землей обетованной.
И теперь он опять должен стать скитальцем без роду и племени, травой перекати-поле, с весьма призрачными шансами умереть естественной смертью в окружении родных и близких. – Не стоит, – ответил я.
Но в душе я был согласен с Сидором.
– Почему? – спросил он недоуменно. – Кроме этих двоих, возле дома могут быть и другие. – Могут. Ну и что? Перещелкаем их, как семечки.
– Так то оно так… Но я предполагаю что и в квартире уже сидят непрошенные гости. А нам лишний шум ни к чему.
– У меня там заначка есть, тысяч пять 'зеленью'. На первое время хватило бы. Жалко оставлять.
– Как-нибудь перебьемся. – Ты прав… – сказал Сидор с сомнением.
И заскрипел зубами: – Однако, жаль…
Он быстро потер ладони рук – будто его зазнобило.
– В другой раз. Нам еще не раз представится возможность отвести душу, – понял я, о чем он подумал.
– Живите, с-суки… – прошипел в темноту Сидор. – Пока живите…
Мы бесшумно проскользнули в узкий проулок и пошли к машине, которую предусмотрительно оставили за квартал от дома Сидора.
– Хуже бездомных псов… – продолжал бушевать Сидор. – Эти новые хозяева жизни, эти твари, мало того, что народ обобрали до нитки, так еще и жить спокойно не дают. Люди по вечерам боятся на улицу выйти из-за таких, как те.
Он гневно ткнул рукой в сторону, откуда мы пришли.
– Поехали, – прервал я его горестный монолог. – Мы тоже… не из лучшей половины рода человеческого.
– Но ни ты, ни я не обижали убогих и сирых! А эти псы последнее рубище у нищего отнимут. Да еще и ребра поломают. Ненавижу…
Мы ехали в никуда.
Рассвет выдался серым, туманным. Низко нависшее над землей небо растворило горизонт, и казалось, что машина с крохотным лоскутом влажного асфальта плывет в безбрежном седом океане.
Мы плыли без парусов, при полном безветрии, и окружавшая нас туманная пелена напоминала навечно застывшие волны.
Опер
Картинка была что надо.
Я в который раз с удовлетворением подталкивал локтем Баранкина, который сидел на диване рядом со мной и пялился в экран телевизора.
Так выражалась моя благодарность за его высокий профессионализм при устройстве видеоловушки обычно сверхбдительному Сторожуку в кабинете Сандульского.
Хотя, если по-честному, за приличные познания Славки в области радио и видеотехники нужно было благодарить в большей мере его родителей, едва не пинками выпроваживавших в свое время юного оболтуса в Дом пионеров, где Баранкина-младшего, скрепив сердце, записали в кружок радиолюбителей.
В глубокой молодости он был, как говорится, оторви и выбрось, и редко какое происшествие в школе и окрестностях обходилось без его участия. – Теперь Сторожуку амбец!
Баранкин радовался, как пацан.
– Этот материал тянет по меньшей мере на пятак строго режима с конфискацией, – сказал он с воодушевлением. – Окстись, Емеля…
Я включил видеомагнитофон на обратную перемотку.
– И сплюнь три раза. Этот материал годится разве что для семейного архива.
– Какого черта! Да в суде эта пленка будет как бомба!
– Начиненная мыльными пузырями, – подхватил я.
– Ну вы и фрукт, милостивый сударь! Вспомни, что ты говорил во время первого просмотра?
– Спонтанный порыв, эйфория, белая горячка – называй, как хочешь. По здравом размышлении, эта запись не стоит выеденного яйца. – Сволочь ты, Ведерников!
Славка вскочил на ноги и пошел к буфету, где стояла уже наполовину опустошенная бутылка армянского коньяка.
Мы обосновались в квартире родителей Славкиной жены, которые неделю назад
