Дед Никифор, ожидавший нас на небольшой поляне, даже подпрыгивал от нетерпения, так ему хотелось поделиться свежими новостями. Но Зосима тут же прервал его на полуслове:
– Глохни, балаболка! Где больной?
– Там… – Старик Коськин не без обиды шмыгнул утиным носом и засеменил впереди нашей команды, указывая дорогу.
Найденный стариками человек почти не подавал признаков жизни; пульс прощупывался, но очень слабо. Он и впрямь оказался босоног и был одет в пижамные брюки и куртку. Только не из полосатой или какойнибудь иной пестрой ткани, а окрашенной в серый мышиный цвет. На левой стороне груди был нашит белый прямоугольник. На нем виднелись цифры и латинские буквы, написанные шариковой ручкой. Что они могли обозначать, я понятия не имел.
Я не стал ломать голову над роившимися в мозгах вопросами, а быстро достал шприц и ампулы с необходимыми лекарствами и сделал мужчине несколько инъекций. Спустя две-три минуты он открыл глаза и, увидев склоненные над ним лица, шевельнул губами, пытаясь что- то сказать.
Ему ничего не нужно было говорить. И я, и Зосима хорошо знали, что он хочет нам сообщить. Зосима деловито достал термос с некрепким, но сладким чаем, который он приготовил впопыхах, налил в кружку и стал поить мужчину. Я придерживал больного за плечи, потому что сам сидеть он не мог.
Насытившись – а чай был для него и напитком, и едой, если судить по сухим, запекшимся губам и невероятной худобе – мужчина снова закрыл глаза и мгновенно уснул. Мы не стали мешкать: погрузили его на телегу, подложив под бока побольше соломы, и двинулись в обратный путь.
Я и Каролина шли пешком, так как на телеге было тесновато. Девушка стала молчаливой и задумчивой. Я тоже не склонен был заниматься пустой болтовней. У меня из головы не выходила странная табличка на груди мужчины. Она мне что-то напоминала… но что?
Нет ответа, нет ответа, нет ответа… Мой компьютер в голове заклинило. Хорошо бы поспрашивать нашего пациента, да вот только когда он очнется?
А в том, что его нужно было немедленно доставить в больницу, я абсолютно не сомневался. Лекарства, которыми я воспользовался, давали лишь краткосрочный, правда, достаточно сильный, эффект. Через некоторое время требовалась новая доза. А чего именно, должен был решать опытный врач.
Я проводил Зосиму до деревенской околицы. Мне нужно было остаться с ним наедине, так как о том, что я намеревался ему сказать, не должен был знать никто. А тем более баба Федора с языком, похожим на помело, и сумасбродная Каролина, эта ярко расписанная шкатулка с двойным или даже тройным дном.
Составить мне компанию намеревались обе, но Зосима, верно истолковав мой напряженный многозначительный взгляд, грубо послал их нехорошими (но вполне литературными) словами в совершенно немыслимую даль. Признаюсь честно, подобного поворота я не ожидал, но после этого начал уважать его еще больше.
Я знал, почему Зосима сорвался – моего приятель обуял вполне понятный страх. Страх неизвестности. Он очень нуждался в дельном совете, и мне пришлось выступить в непривычной для меня роли главного советника.
– Со мной не поедешь? – с надеждой спросил Зосима, когда мы остались одни.
– Зачем? Ты и сам справишься. Мы уже убедились, что он легкий как перышко.
– Ну… Кожа да кости. Но вдвоем все же сподручней…
– Хочешь начистоту?
– Дык, а как же иначе?
– У меня нехорошее предчувствие, Зосима. Боюсь, этот человек может доставить нам много неприятностей.
– А у меня даже поджилки трясутся, – признался Зосима. – И угораздило его выйти к нашей деревне! Темное дело…
– Темное, – согласился я и, закурив, продолжил: – А потому мне вовсе не хочется фигурировать в милицейских протоколах. Да и тебе это ни к чему.
– И что теперь делать? – с отчаянием спросил Зосима.
– В районной больнице тебя знают?
– Нет. Только участковый врач.
– Это хорошо… – Я на миг задумался.
– Хорошо… – как эхо откликнулся пригорюнившийся Зосима.
– Сделай вот что: выбери момент, когда в приемном покое больницы не будет людей, и занеси туда этого мужика. Да, да, положишь на кушетку – и быстрее сматывайся. Запомни – никаких разговоров! Ни с кем.
Телегу поставишь где-нибудь за углом, чтобы ее не видели. Ни в коем случае не езди по главной дороге.
Добирайся в райцентр окольными путями. Дуй домой без остановок и на максимальной скорости.
– А как же Коськины… и эта девушка? – оживился Зосима.
– Я лично с ними переговорю, чтобы они упрятали свои языки подальше, – сказал я бодро и уверенно.
Однако, на самом деле полной уверенности, что наша маленькая тайна не выйдет за пределы 'острова' у меня не было. Коськиным, конечно, можно попытаться укоротить языки, настращав их и наврав им с три короба, но касательно Каролины у меня имелись большие сомнения…
С той поры, когда Зосима отвез найденного мужчину в больницу, прошло три дня. И четыре ночи. Четыре неспокойные ночи. У меня впервые за время пребывания на острове приключилась бессонница.
Я даже кофе перестал пить, но и это не помогало. Так же, как и спиртное, после которого я обычно засыпал сном младенца. Нехорошее предчувствие, угнездившееся где-то внутри с момента появления на 'острове' Каролины, начало разрастаться до гипертрофических размеров.
Зосима тоже пребывал не в лучшем настроении. Нередко он выходил на улицу, садился на завалинку, закуривал трубку и с тоскливым ожиданием таращился на дорогу, будто был абсолютно уверен, что там вотвот появятся архангелы в милицейских погонах и потащат его в кутузку.
Мой приятель, неоднократно битый нелегкой жизнью и культом личности, относился к власти как к змее, затаившейся в траве. Не наступишь – не укусит. И вообще – не нужно ходить там, где не рекомендуется.
Что касается Коськиных, то, конечно же, они разнесли новость по всем деревенским углам. Я просто не успел их предупредить. Когда я, проводив Зосиму, вернулся в деревеньку, старики и старухи, собравшись на небольшой площади возле бывшего продмага, ныне глядевшего на свет бельмами запыленных окон, благоговейно внимали бабе Федоре, которая вещала как репродуктор военной поры.
Постояв скромно в стороне и послушав ее рассказ, я благоразумно удалился. Теперь уже поздно было чтолибо предпринимать. В таких случаях легче заткнуть пробоину в борту подводной лодки на километровой глубине, нежели рот бабе Федоре.
Она обладала несомненным ораторским даром, хотя чаще всего несла совершеннейшую чушь. И главное – ей верили. Будь она моложе, место в Государственной думе было бы ей обеспечено.
