благоговением.
Генерал ордена иезуитов скороговоркой прочитал коротенькую молитву, начинающуюся словами «Pater noster…[9]», начертал над головой Рудзевича крест и закончил: – Амен…
Ксендзу пришлось ночевать на широкой скамейке, застеленной всего лишь тонким одеялом, подложив под голову фуфайку.
В отличие от генерала, который спал на его мягкой и удобной кровати, как убитый, Рудзевич всю ночь проворочался с боку на бок. Он так и не избавился от страха перед незваным гостем. А еще ксендз терялся в догадках: как мог генерал пройти незамеченным мимо Шарика, который обладал отменными сторожевыми качествами, и как сумел открыть замкнутую дверь? В том, что молельню он запер, Рудзевич уже не сомневался. Многие вещи человек делает автоматически, словно это заложено в его программу на генетическом уровне. Что касается Рудзевича, то он всегда отличался пунктуальностью и никогда ничего не забывал.
Глава 3. СТАХ
Стах Коповский недовольно посмотрел на мать и втихомолку выругался «На бога!..» Нет, эти старики просто невыносимы! Каждый день мать долдонит о том, что он позорит их древний шляхетный род, связавшись с босотой, что негоже каждый вечер возвращаться домой пьяным в дым, что вредно наедаться на ночь до отвала, и что ему давно уже пора жениться… С ума можно сойти!
Шляхетный род! Когда это было… Да и было ли вообще?
Старые, выцветшие от времени, фотографии всегда казались Стаху окнами в Зазеркалье, которые с годами начали затягиваться, все уменьшаясь и уменьшаясь в размерах. Паненки в юбках с кринолином, шляхтичи с лихо закрученными усами и саблями, скорее всего, бутафорскими, рысаки, запряженные в санки, в которых сидят важные паны… Давно умершее время, память, запечатленная на картоне, шляхетный гонор, густо присыпанный нафталином.
Годы, прожитые Коповскими в царской России, а затем Советском Союзе, многое изменили в мировоззрении членов семьи, сильно проредили их численность, и разбросали от Карпат до Владивостока. Но почему-то не повезло младшей ветви Коповских, к которой принадлежал Стах, – их семейку угораздило поселиться в самой, что ни есть, тьмутаракани. И этого Стах не мог простить ни отцу, который пропал, как в воду канул, в девяностом, не дождавшись полного расцвета демократии, ни матери, не разрешившей ему в свое время уехать в Москву, куда его приглашали друзья-спортсмены, впоследствии создавшие «бригаду». Теперь они живут и не тужат (те, что остались в живых), а он перебивается случайными заработками и подачками от ксендза Рудзевича.
Мутный человек этот ксендз…
В отличии от матери, которая души не чаяла в Рудзевиче, сыну было известно гораздо больше о деяниях святого отца. У ксендза было даже не два лица, а три или четыре. В общем, Рудзевич был неплохим человеком: где добрым словом, где молитвами, а где и напоминанием о геенне огненной, он вылечил многих мужиков от пьянства, заставил их работать и кормить свои семьи, помогал больным и бедным. Но с другой стороны его методы умножения числа прихожан не выдерживали никакой критики. И Стаху они были хорошо известны, потому что Рудзевич использовал молодого человека как кнут; сам ксендз выступал в роли пряника.
В принципе, такое разделение обязанностей Стаху нравилось. В особенности тот момент, когда святой отец отпускал ему грехи и выдавал очередную премию зелеными американскими пенёндзами…
Стах, не отрываясь, выпил жбан холодного квасу и пошел к умывальнику, чтобы подставить голову под холодные струи – на похмелье она всегда гудела, как церковный колокол. Проходя мимо окна, он выглянул на улицу… и на этот раз упомянул не Бога, а черта:
– Только нечистого вспомни, а он уже на пороге.
Во двор как раз заходил Рудзевич, и Коповскому с его чугунной головой вовсе не улыбалась перспектива битый час выслушивать поучения и наставления святого отца, касающиеся антиалкогольной пропаганды. Хорошо хоть мать вышла в огород полоть траву.
Как обычно, ксендз начал во здравие, а кончил за упокой:
– … Ничто, сын мой, так быстро не превращает человека в скотину, как наркотики и спиртное, ибо…
Стах болезненно поморщился и непочтительно перебил своего наставника:
– Святой отец, прошу вас отчитать меня, как следует, на исповеди и желательно вечером. Я так думаю, у вас есть ко мне какое-то дело, поэтому давайте по существу.
Рудзевич несколько опешил от такого нахальства и хотел обрушиться на Коповского с упреками, но вовремя вспомнил о миссии, которую навязал ему генерал ордена иезуитов, и прикусил язык. Зачем дразнить гусей?
– И то верно…
Теперь ксендз был сама доброта; его голубые глаза излучали неземной свет, а на круглом упитанном лице словно разлили елей.
– Тебе, сын мой, нужно сегодня – прямо сейчас – встретиться с одним человеком, – сказал он с таинственным видом.
– Зачем?
– Это он сам тебе скажет.
– А нельзя ли перенести встречу на завтра?
– Нельзя! – отрезал ксендз, теряя терпение.
Но тут же взял себя в руки и снова из его уст полился мед вперемешку с молоком:
– Сын мой, от этой встречи зависит твоя судьба. У тебя есть возможность поправить свое финансовое положение и даже – если, конечно, захочешь – выехать за рубеж.
Рудзевич знал, на какие кнопки нужно нажать и что посулить, чтобы Стах протрезвел как можно быстрее и стал более сговорчивым.
– Да ну!? – приятно удивился Стах. – За рубеж – это хорошо. Говорят, там можно жить. И деньги мне нужны. Ну, вы знаете… А кто этот человек?
– Брат по вере, – туманно ответил Рудзевич. – Очень влиятельный человек.
– Ему можно доверять?
– Как мне, – живо ответил ксендз, подпустив в глаза как можно больше честности.
«Тогда ухо нужно держать востро…», – подумал Коповский. Но сказал совсем другое:
– В таком случае я спокоен. Где назначена встреча?
– Возле старой мельницы.
– А… У речки?
– Да.
– Как он выглядит? Это чтобы нам не разминуться.
– Не волнуйся, не разминетесь. Он сам к тебе подойдет.
– Время?..
– Встреча назначена на одиннадцать.
Стах бросил взгляд на часы-«ходики» и, решив, что еще успеет сбегать к ларьку, чтобы