они могут жестоко отомстить обидчику хозяина.
Конечно, мои утверждения находятся на грани мистики, но, тем не менее, случаев таких я знал немало. Ведь каждый истинный коллекционер обращается со своими раритетами как с живыми, одушевленными существами. Даже нередко разговаривает с ними.
Поэтому если простой обыватель послушает такого энтузиаста со стороны, то у него, скорее всего, создастся впечатление, что у клиента крыша поехала. Но это не соответствует истине. Просто свое дело нужно любить всеми фибрами и жабрами души. Только тогда ты сможешь достичь сияющих вершин.
А вот Князя жалко. Как жалко…
В этом заключается весь человек: мы осознаем, что потеряли, только тогда, когда уже поздно. Князь был для меня образцом. Я даже ходить научился, как он, – широко развернув плечи, с достоинством и без плебейской спешки.
Не исключено, что в его жилах текла дворянская кровь. Но нас не интересовало его происхождение. А он никогда на эту тему не говорил…
Ладно, все это так, мысли на отвлеченные темы. Что будет со мной? Смогу ли я выпутаться из той сети, которую набросил на меня Ляхов?
Корефан хренов… А еще прикидывался порядочным человеком. Я на него свой кофе тратил… Подумал бы своей ментовской тыквой, как следует: зачем мне убивать Князя!? Так нет же, сразу меня под микитки и в кутузку. Сукин сын!
На шконке – так, кажется, называют тюремные кровати – долго отдыхать мне не дали. Часа через три-четыре, растянувшихся для меня до бесконечности, дверь камеры отворилась, и грубый голос надзирателя вмиг разрушил хрупкую конструкцию версии убийства Князева, которую я успел соорудить за это время:
– Бояринов! На выход.
Взгляды сокамерников подтолкнули меня в спину, и я вылетел из камеры пулей. Наверное, это моя душа так рвалась на свободу.
– Не спеши, – буркнул надзиратель. – Руки за спину, лицом к стене!
Да понял я, понял… В кино теперь что хочешь показывают. Поэтому меня совсем не возмутил и не обидел хамский тон надзирателя – у него служба такая.
Ляхов встретил меня очень официально. На стандартные протокольные вопросы я тоже ответил сухо и безо всяких эмоций. Для меня он сейчас был совсем чужим и враждебным элементом. Раз пошла такая пьянка, режь последний огурец…
Потом началась процедура опознания. Меня посадили вряд еще с тремя мужиками, зашла какая-то тетка, посмотрела на нас, ткнула с победным видом в мою сторону, сказав «Этот! Я сразу его узнала», и все удалились. В кабинете остались только мы с Ляховым.
Он смотрел на меня ничего не выражающим взглядом. Примерно так настраивается спортсмен перед прыжком в высоту. Примеряется.
Все эмоции прочь, только сверхзадача – перелететь через планку.
Что ж, лети, орелик. Все равно я безгрешен. И дело мне ты не сошьешь. Все твои потуги в этом направлении – пустышка.
– Та-ак… – наконец протянул майор. – Начнем…
– Продолжим, – поправил я своего инквизитора.
– Хорошо, продолжим.
– Мне нужен адвокат. Я буду с вами говорить только в его присутствии.
– Это ваше окончательное решение?
– Нет, промежуточное, – ответил я с вызовом.
– А какое окончательное?
– Выйти из тюряги и плюнуть в ее сторону. Сделаю это с наслаждением.
– Значит, вы утверждаете, что не виновны…
– Несомненно. И не утверждаю, а категорически настаиваю.
– Что вам сказать… Обычно поначалу все так говорят.
– Кто же будет на себя напраслину возводить?
– И так бывает, – возразил Ляхов.
– Я знаю. Это когда кто-то хочет скрыть более тяжкое преступление. Но мне скрывать нечего. Я прозрачен как хрустальное стекло. А вы хотите сделать из меня Раскольникова. Я не бедный и не жадный до денег.
– То, что вы не бедняк, мне известно. Но факты – упрямая вещь.
– Какие факты!? То, что меня узнала эта тетка, вы считаете фактом? Так я и не скрывал, что был у Чарнецкого в гостях. Но это случилось раньше, до убийства. Вы, кстати, проверили мое алиби?
– Успокойтесь, проверили.
– Ну и?…
– Тут вы не соврали. Все сходится.
