неслась прямо на них.
Он не успел не только что-либо предпринять, но даже вскрикнуть. И последнее, что Егор Павлович увидел перед тем, как широкий бампер авто подмял под себя Ирину Александровну, был черный мохнатый клубок, летящий прямо ему в грудь. Грей ударил его с такой силой, что старик был отброшен с проезжей части как невесомый соломенный куль…
Егор Павлович очнулся от влажного прикосновения чего-то бархатистого. Его спаситель, верный Грей, стоял над ним и, жалобно поскуливая, старательно вылизывал ему лицо. Старик, держась за голову, где выросла большая шишка – похоже, при падении он сильно ударился головой о камень – встал на колени и в недоумении осмотрелся. Егор Павлович пока не понимал где находится и что с ним случилось. Но вот наконец шум в ушах начал стихать, в глазах прояснилось и старик увидел…
Нет! Не-ет!!! Егор Павлович закричал так страшно, что с деревьев взлетела стая ворон. Не осознавая, что делает, старик по-собачьи, на четвереньках, пробежал метров десять и рухнул у распростертой на асфальте Ирины Александровны. Она была буквально растерзана тяжелым автомобилем. Алая кровь, вытекающая из раны на ее голове, уже начала, сворачиваясь, чернеть, и восковая бледность постепенно сползала с высокого чела на щеки и подбородок. Ничего не соображая, Егор Павлович попытался поднять Ирину Александровну, но силы изменили ему, и он тяжело упал, при этом стараясь чтобы ее голова легла ему на грудь.
Отдышавшись, старик наконец полностью пришел в себя. Он сел и как-то отрешенно приложил пальцы к шее актрисы, чтобы пощупать пульс. Егор Павлович мог бы этого и не делать. Ему столько раз приходилось видеть смерть во всех ее обличьях, что он уже заранее знал результат своей попытки найти хотя бы малую искру жизни в уже начавшем коченеть теле любимой женщины.
Как он хотел ошибиться! За это ему не жалко было отдать все свои оставшиеся годы.
Увы, пока еще теплое тело Ирины Александровны ответило ему не толчками бегущей по жилам крови, а всего лишь последним прикосновением беломраморной шелковистой кожи.
Актриса была мертва.
Отступление 8. Зона Сиблага, 1995 год.
Лосиху убили совсем недавно, от силы два часа назад. Она была стельной, и Егор, вернее, уже Егор Павлович, горько вздохнул. Браконьеры, судя по следам, прилетели на вертолете и стреляли прямо с воздуха. Сюда, на южную окраину заказника, добраться пешком мог только человек, хорошо знающий тайгу. В этом месте когда-то была запань, а потому и на моторке подойти к берегу было весьма непросто, если не сказать – невозможно. Коварные топляки подстерегали лодку даже на стремнине. Егерь давно знал, что низину возле самого берега облюбовали сохатые, которым нравился молодой осинник, растущий на сухих прогалинах среди болотца. До недавнего времени лосиные семьи здесь чувствовали себя вольготно, так как их не могли потревожить ни охотники, ни хищные звери – с одной стороны река, а с другой почти непроходимая марь обеспечивали им спокойную жизнь и защиту, в особенности самкам и молодняку.
До недавнего времени… Егор Павлович сокрушенно покачал головой. Горбачевская перестройка исподволь разрушила достаточно хорошо налаженную за долгие годы систему охраны заказника, и орды браконьеров стали чувствовать себя совершенно безнаказанно. Оснащенные новейшей вездеходной техникой и первоклассным оружием, в том числе и автоматами, двуногие хищники всех рангов и сословий промышляли в тайге в любое время года и били все подряд, оставляя после себя пустоши. В переносном и прямом смыслах – небрежно брошенный окурок или не потушенный пьяными горе-охотниками костер, особенно в засушливые годы, вызывали многочисленные пожары, которые тушить было нечем и некому. Да что браконьеры – егеря, не получавшие зарплату по несколько месяцев, чтобы прокормить семьи, с отчаяния сами промышляли на зверя, наплевав и на лицензии для отстрела, и на все правила и уложения лесного кодекса.
Поначалу Егор Павлович пытался бороться с этим несчастьем, обрушившимся на его, казалось бы незыблемый и спокойный мирок, но когда на несговорчивого старшего егеря цыкнуло с самых вершин большое начальство, пригрозив за строптивость раньше времени отправить на пенсию и вышвырнуть на улицу, он смирился с неизбежностью. И потянулось тоскливое ожидание непонятно чего и неизвестно зачем. Для Егора Павловича тайга сызмальства была родным домом, но теперь, на исходе лет, она вдруг стала для него чужой и постылой. Возможно, будь у старика семья, дети и внуки, он не воспринял бы так остро свою беспомощность и беззащитность перед надвигающимся на страну и заказник в частности страшным молохом самоуничтожения. Но егерь был один, как перст – если, конечно, не считать двух его помощников, молодых парней, и остатков собачьей своры, где главную скрипку играл входивший в пору зрелости Грей, потомок незабвенных Найды и Лешака.
Но больше всего Егора Павловича угнетало поражение, которое он потерпел в многолетней охоте за Чагирем. Эта глубоко угнездившаяся заноза отравила все его существование, временами доводя до исступления. Он сотни раз перебирал в памяти все перипетии их последнего поединка, казня себя за, как ему казалось, недостаточную собранность и отсутствие предвидения. Ведь мог же он, мог сообразить, что у Чагиря есть динамит и что пахан додумается вызвать камнепад, взорвав скалу!
Прыжок в пропасть запомнился Егору Павловичу тугими воздушными потоками, которые стегали его тело широкими вожжами. Он почему-то совсем не испугался, даже наоборот: наконец исполнилась его сумасшедшая детская мечта ощутить себя вольной птицей – такой, какой он был в своих снах. Егерь летел вниз и кричал, но не от страха, а от восхитительной ярости, помноженной на упоение полетом. Он парил – парил! – и каждая клеточка его тела упивалась блаженством полета. С головы Егора Павловича выветрилось и ожесточение схваткой с бандитами, и назойливая мысль наконец свести счеты с Чагирем и даже инстинкт самосохранения. Он в одно мгновение стал свободным от всего наносного, копившегося годами. Страшно даже представить, но егерь в эти, возможно последние, мгновения своей жизни был счастлив!
Его спасли густые сосновые ветки, выполнившие роль матраца и смягчившие удар, и кустарник, куда он в конце концов свалился, сломав по пути руку и четыре ребра. Когда егеря нашла поисковая группа во главе с Блинковым – Полкан все-таки разыскал капитана и доставил ему донесение – он был без сознания. В общем Егору Павловичу здорово повезло – не наткнись Блинков на остальных псов, дожидавшихся своего хозяина у подножья Громовика, его бы не отыскали никакие следопыты. Вряд ли кто-нибудь мог сообразить, что он лежит на труднодоступном склоне, который находился в стороне от маршрута беглых зэков. Но свора, возглавляемая Полканом, переупрямила недоумевающего старшину Паньшина, который никак не мог взять в толк настойчивое желание псов свернуть с хорошо видимого следа в сосновые заросли. Как могли собаки почуять запах егеря с достаточно большого расстояния и точно вывести поисковиков к месту его падения, так и осталось загадкой…
Выздоровев, Егор Павлович продолжил работать на 'хозяина' спецзоны. Свою мрачную кличку Сатана егерь оправдывал выше всяких похвал. От него не мог уйти ни один беглый зэк, каким бы ушлым он ни был.
Поиски беглецов приносили Егору Павловичу садистскую радость – за неимением главного своего врага Чагиря, он мстил остальным рецидивистам с иезуитскими выдумками и пугающей их жестокостью. Спустя несколько лет после схватки с паханом бежать из зоны мог лишь самоубийца или совсем отчаявшийся.
Воры ненавидели его и боялись как никого иного из охраны, где тоже были еще те типы. И все эти годы Егор Павлович с надеждой ждал появления в спецзоне Чагиря. Он даже готов
