своём саратовском друге.
— Три года уже Кирилл Степанович служит в столице. Он давно об этом мечтал, прийти как бы на смену своему кумиру, знаменитому Путилину.
Митя, конечно, об Иване Дмитриевиче Путилине знал много. Сорок лет в Санкт- Петербургском управлении сыскной полиции действовал этот талантливый русский сыщик. Начинал младшим помощником квартального надзирателя Толкучего рынка, а окончил начальником управления, тайным советником. Но не карьерой славен был, а блестящими делами: им было раскрыто множество хитроумных мошенничеств, подлогов, поджогов, загадочных убийств. У него были свои методы работы — переодеваться, например, в простую одежду и ходить по постоялым дворам, притонам, трактирам, где околачивается всякая бесприютная голь и бродяги — рассадник преступлений. Здесь Путилин вслушивался, запоминал речи, разговоры, лица, изучал воровской жаргон, заводил всякого рода знакомства. Это умение преображаться много раз выручало ему, много раз позволяло ухватить кончик нити запутанного преступления…
— Кирилл Степанович всегда восхищался Путилиным, — продолжал Петрусенко. — Теперь продолжит его дело. Поехал вместе с женой, дочкой и сыном. Жаль, Митя, не узнаешь ты их. Жена его, Ксения Аполлинарьевна, просто необыкновенная женщина. Я как раз был свидетелем их знакомства. Она в том деле, которое мы тогда с Кириллом вели, очень помогла нам. Так рисковала, совершенно сознательно! И в самом деле чуть не погибла.
— А он, наверное, спас её?
— Я уловил в твоём вопросе иронию? — Викентий Павлович усмехнулся. — А ведь так и было! Впрочем, без лишней скромности скажу, что спас Ксению всё-таки я. Кирилл чуть-чуть опаздывал… Разве я тебе не рассказывал?
— Да, но без этих подробностей.
…Все эти разговоры припомнились Дмитрию Кандаурову теперь в Саратове. После тогог, как помощник пристава с таким восхищением заговорил о его дяде. Викентии Павловиче Пентрусенко. А тот продолжал:
— Вы, небось, недавно под его началом работаете?
И Дмитрий, не удержавшись, ответил:
— С детства. — И пояснил удивленному собеседнику: — Это мой дядя.
— Поздравляю, господин Кандауров, — искренне обрадовался помощник пристава. — Таким родичем гордиться не грех.
Они прошли по служебному коридору административного корпуса, и уже начальник тюрьмы провел Дмитрия через несколько решетчатых ворот в кабинет, где стояли стол, кресло, два стула и где окошко тоже было забрано решеткой. Сюда и привели больного бродягу.
— Заключенный, с вами будет говорить следователь господин Кандауров. Отвечайте на его вопросы, и вы облегчите свою участь, — сказал начальник и вышел, оставляя их вдвоем. Подавив приступ кашля, арестант взглянул на Дмитрия сухими светлыми глазами и проговорил:
— Какая мне разница — лучше, хуже… Все одно уже недолго. И кому это нужно, кто я есть?..
Голос этого человека был тих, апатичен, но мягок и выразителен. Легкий, однако заметный акцент… При первых же словах у Мити перехватило дыхание, закружилась голова. Ошибиться казалось невозможно, так знаком ему был этот голос, акцент, интонации! Идя сюда, он никак не мог решить, с чего начнет разговор. А сейчас лихорадочно развязал тесемки папки, схватил газету, протянул заключенному, ткнул в заметку:
— Прочтите здесь.
Тот равнодушно просмотрел:
— Вижу, обо мне. — И усмехнулся: — Точно все болячки перечислены.
— А вы посмотрите на название газеты!
Человек посмотрел, пожал плечами:
— Далековато отсюда.
— Вас ничто с тем городом не связывает? — торопил его Дмитрий.
— Нет, не бывал в тех краях.
— А я вот эту газету взял из рук мертвой девушки, которая покончила собой, застрелилась в том городе.
Дмитрий сделал небольшую паузу, увидел, как его собеседник удивленно вскинул голову, напрягся. И закончил, не спустя с того глаз:
— Еe звали Евгения Радзилевская.
Он ожидал и побелевшего лица, и расширенных глаз, и невнятного восклицания. Он даже предугадывал, какое это будет восклицание. И услышал то, чего ожидал.
— Женечка! — вскрикнул юноша. — Сестра!..
А потом глаза его закатились, и он упал без чувств. Испуганный Митя побежал к двери, зовя охрану.
Больной пришел в себя уже в изоляторе, на койке. Видя, что он задышал ровно и открыл глаза, Дмитрий наклонился к нему:
— Отдыхайте. Когда вам станет лучше, мы поговорим.
Но тот вдруг вцепился пальцами в его руки и возбужденно заговорил:
— Нет, не уходите! Мне лучше не будет, сейчас уже хорошо! Расскажите сначала вы мне, а потом я расскажу вам все-все, обещаю…
Несколько раз сильные приступы кашля терзали молодого арестанта, и тогда Дмитрий умолкал, пережидая. И вновь рассказывал, когда умоляющий взгляд больного обращался к нему.
— Лучше бы она убила того мерзавца! — сказал наконец арестант после долгой паузы.
— Она пыталась это сделать. Но вряд ли смогла бы, уж очень далеко след пули был от него.
— Верно. — Юноша измождено вытянул руки поверх покрывала, волосы разметались по подушке, глаза лихорадочно блестели. — Убить человека нелегко. Она никогда бы этого не смогла. Убить себя для нее оказалось проще.
— Кто же тот человек? — осторожно спросил Дмитрий, наклоняясь к койке.
— Дитрих Лаберниц, — ответил его собеседник. — Но я обещал вам все по порядку рассказать. Может быть, поймете.
— Я слушаю вас, Вильгельм.
Митя произнес это мягко и положил ладонь на пальцы больного. Они были холодны, вялы, но слегка шевельнулись, словно в ответном пожатии.
— Вальтер, — поправил его с усмешкой юноша. — Меня зовут Вальтер Штоль. А сестру звали Женни Штоль…
Глава 8
Генрих Штоль с детьми жил на собственном хуторе в черте немецких колоний близ Аккермана. Благодатные эти бессарабские земли кормили людей многих наций, и немецкие ребятишки другого дома не знали. Хутор был богатый, однако перед тем, как пришло время дать детям хорошее образование, отец выстроил в городе особняк и переехал с семьей туда. Жены его давно уж не было в живых: имея слабые легкие, она умерла от скоротечной
