неизменном составе, много лет. А меня приняли туда «по блату» — с улицы в НИИ не брали. При приеме Жан поинтересовался у порекомендовавшей меня родственницы (она потом рассказывала мне и хохотала): не еврейка ли, и еще — не беременная? «Нет, что вы?» — успешно солгала она. Что я была не беременна — это факт, а вот насчет другого вопроса… Но в анкете этот другой факт отражен не был, как и в паспорте. А лицо у меня вполне «интернацинальное» — от смеси черт русского папы и мамы-еврейки.
Но, разбирающийся — всегда разберется, особенно, услышав мою слегка картавую речь. Жан не разбирался. Но он был всего лишь начальник, подчиненные — они умнее в некоторых вопросах. Да и в чем виноват Жан? Ни в чем. Установка была такая, он только выполнял её.
В женском коллективе свои трудности. «Перемывание косточек и выплевывание их в форточку» — само собой. Демонстрация новых нарядов — обязательно. Плохо скрываемая зависть камуфлируется: да, материальчик ничего, но фасон. Убедившись, что фасон, хотя и модный, но не слишком удачный, все успокаиваются.
Стараешься вести себя, не особенно высовываясь, никому не навязываясь и соблюдать корректность. Но… вышли «Известия» с моей статьей на «семейную тему». «Ах, она еще и пишет!» Да, мало того, что в обеденный перерыв с мужчинами в шахматы играет, она еще и…
Интересно, когда же она детей воспитывает и мужнины рубашки стирает?
Да, выделяться нехорошо и даже некрасиво. Немедленно бросить писать и играть в шахматы! А то и вправду дети убегут на улицу «самовоспитываться», а муж — надо посмотреть, не надел ли он сегодня несвежую рубашку?
Есть у меня один, ну не принцип, но склонность: видеть (и искать) в людях положительные черты. Черт с ним (с ней) — потом разочаруешься, но всё равно стою на своей позиции: «Ну, пусть она злая и часто говорит гадости, она в этом не виновата — муж пьет, ребенок не хочет учиться… Эта всем завидует? Ну и что? На самом деле она добрая, ни в чем не откажет». Конечно, этот постулат, что все люди хорошие (хотя бы частично), неоднократно давал осечку, и уколы от таких осечек были довольно чувствительные.
Я сама не сахар, не мед, не патока. Не нравится — не ешьте. Я не Мона Лиза, чтобы всем нравиться (и что находят в этой уродине с плоским лицом и маленькими глазками). Не умею льстить, даже подругам. Всякие сюсюканья, аханья и восхищенные причитания увольте! Нет способностей. Наверное, чего-то во мне не хватает. Ну скажи ты ей, какая она чудная и ля-ля-ля. Ан, нет, не скажет. Зато: «ну что ты всё терпишь и терпишь, выгони его к чертям, самоуважения никакого у тебя нет!» — это пожалуйста. Ну, кому понравится: са-мо-ува-же- ния у нее нет. Себя-то ведь все уважают.
Я весьма уважала (много лет) одну сотрудницу. И не я одна. Обо всём у нее свое мнение, она читала то и это, возле ее стола присаживались «поделиться».
Я, правда, не присаживалась — советы мне не нужны, так сказать сама себе режиссер. И вдруг я слышу, и при том, громко: «Виктор Семенович (начальник лаборатории) подарил мне саженцы. Надо же, еврей, а хороший человек».
Мне на голову ледяной айсберг свалился. В комнате тишина — многие ушли на обед, сидят несколько человек, все очень заняты: уткнулись в газеты и журналы, жуют бутерброды.
Виктор Семенович — добрейшая душа, умница, все к нему прекрасно относятся (по своей обычной наивности я думала, что достаточно быть хорошим человеком, чтобы тебя уважали).
Я, как несчастная рыба, выброшенная жестоко на берег, открывала и закрывала рот, но слов не нашла. А зря! Потом не раз об этом жалела, но все мы находчивы и остроумны задним числом.
Я охладела к этой женщине навсегда.
Да, не раз приходилось слышать всякое мерзкое и неприятное, не в свой адрес, а «вообще».
Когда я только пришла в новый коллектив и как-то услышала рассуждения о «волосатых еврейских лапах», громко сказала:
— Я еврейка и прошу в моем присутствии не вести подобные разговоры.
Какая тишина повисла в комнате! Видимо, такого они еще не слышали.
Очевидно, многоуважаемая дама забыла о моем заявлении, или, наоборот, очень хорошо помнила.
Одна знакомая (вместе рожали, потом ходили некоторое время друг к другу) однажды высказалась: «Ты мне очень нравишься, совсем не похожа на еврейку». Она имела в виду вовсе не внешний вид. Я посмотрела в ее блекло-невинные, слабо отражающие мыслительный процесс, глаза и только вздохнула.
Пришла к нам в КБ новая сотрудница — Нина. Полная, с квадратообразной фигурой, но — красивое лицо с синими глазами и острый язык. Это был тот редкий случай, когда я могла возненавидеть человека.
Анекдоты про евреев — это каждый день и желательно в моем присутствии. Ладно. С чувством юмора у меня иногда проблемы. Заходит молодой парнишка из лаборатории (кстати, евреев у нас работало много) и призывает нас всех встать и сделать зарядку (как раз она по радио звучала).
Нина встала и, подбоченясь в крутые бока, заявила:
— Ну, ты, еврейский засранец, будешь еще мне указывать! Парень сделал вид, что ничего не слышал. Многие поднялись и стали делать зарядку. Но ни-к-то ни-че-го не сказал.
Антисемитизм — личное дело каждого. Не любишь — не люби. В нашей стране «семитофобия» сколько лет негласно поддерживалась?
Ну что об этом говорить! Мир не изменишь, он давно сложился. И люди сложились, с младых ногтей впитав: еврей плохой, такой-сякой.
Вот такие-сякие евреи и двинулись в Эрец Исраэль, когда Горбачев ворота открыл. Что они здесь увидели, и что получили (или не получили), это другая тема. Непростая.
Но. не буду врать и сгущать краски. На работе я чувствовала себя вполне комфортно (за редкими вышеописанными случаями) и каждое утро шла туда с охотой. Жалела тех женшин, которые утром постанывали: «Ох, опять я сюда пришла! Как надоело!». Мне не надоедало. Всегда тянет незаконченная работа, а потом с интересом принимаешься за новую. И общение с разными людьми — где ты его, сидя дома, возьмешь? Утром хочется туда, вечером — сюда, домой. Тем более что подруга обещала зайти.
Мои подруги — полный интернационал: армянка, еврейка, почти еврейка (то есть, не знает, к какой из двух сторон себя лучше отнести), русская, русская.
Рассказывать о подругах не буду. Хорошо «изобразишь» — окажется, недостаточно хорошо, плохо — упаси Бог. Я их всех люблю. И часто вспоминаю наши «девичники» (как здорово посидеть без мужей!), или беседы тет-а-тет.
Мы знали друг о друге всё и были больше, чем родственницами. А если одной из них приходилось тяжко — советы так и сыпались на ее голову (вопрос — нужны ли они ей, главная её задача ведь — высказаться).
Прощаясь, они надарили мне сережек (люблю висюльки в ушах), а одна, уже на вокзале, сняла со своей руки серебряный перстень с хризолитом и отдала — на счастье!
Надеваю сережки — вспоминаю, надеваю на палец перстень — вспоминаю. И просто
