Болтушка

И вдруг я кое-что вспомнила, и сердце у меня подпрыгнуло аж до самого горла.

И хотя после гонки мне было все еще больно дышать, до школы я добежала секунды за три.

Я встала перед дверью стенного шкафа — того самого, что в коридоре, возле учительской, — набрала в грудь побольше воздуха и засвистела из Карлы Тэмуорт: «Сердце звонкое, как бубенец».

Я могу свистеть довольно громко, только мотив перевираю.

Тут примчались мистер Фаулер, и мисс Даннинг, и целая толпа ребят. И все они глазели на меня как на чокнутую.

Но мне было наплевать.

Дверь шкафа заскрипела, задергалась, потом распахнулась, и вышел папа.

— Ты вовремя, — сказал он, — а то я забыл затычку для носа, а вонища там такая, что скоро стены разъест.

Теперь уже я глазела на него во все глаза.

На нем был серый костюм, белая рубашка и коричневый галстук-бабочка.

Брюки и рукава пиджака были ему коротки.

Рубашка — слишком большая, так что «бабочка» заехала на подбородок.

Я не знала, то ли мне захихикать, как мисс Даннинг, то ли разреветься чуть не перед всем классом.

— Пап, — сказала я, — у тебя такой нелепый вид!

Он смущенно улыбнулся.

— Вот что значит покупать одежду у этого тупицы. Вечно у него нет нужного размера.

Мы крепко обнялись, хотя в новом костюме папе было трудно двигать руками.

И хотя сама я от счастья еле ворочала мозгами, я все-таки отметила про себя, что яркие атласные рубашки в смысле покроя куда лучше приспособлены для объятий, чем деловые пиджаки.

Потом папа отправился беседовать с мистером Фаулером и сумел убедить его и сержанта Винелли, что человек в таком строгом костюме просто не может быть плохим отцом. А потом он увез меня и Аманду к нам домой ужинать, и мы развели во дворе большой костер и жарили на огне сосиски и зефир.

Когда папа переоделся, меня так и подмывало бросить в огонь его новый костюм.

Но я этого не сделала.

Я подумала, что он еще может пригодиться: вдруг папа снова отобьется от рук.

Я, может, и поглупела от счастья, но не такая уж я дура

Послесловие «Счастье — это когда тебя… принимают»

— Начнем с того, что пес в своем уме. Согласна?

— Допустим, — согласилась Алиса.

— Дальше, — сказал Кот, — Пес ворчит, когда сердится, а когда доволен, виляет хвостом. Ну, а я ворчу, когда я доволен, и виляю хвостом, когда сержусь. Следовательно, я не в своем уме.

— По-моему, вы не ворчите, а мурлыкаете, — возразила Алиса. — во всяком случае, я это так называю.

— Называй, как хочешь, — ответил Кот. — Суть от этого не меняется.

(Льюис Кэрролл.

«Приключения Алисы в Стране чудес»,

перевод Н. М. Демуровой.)

Мы так по-разному предъявляем себя миру. Так по-разному в нем располагаемся. Такое разное имеем в виду, когда произносим одни и те же слова. И из-за этого так часто друг друга не понимаем.

Моя мама, когда мы спорим и ссоримся из-за какой-нибудь ерунды, всегда говорит: «Как же могут разные народы понимать друг друга, если мы в одной любящей семье не умеем договориться!»

Книга писателя Морриса Глейцмана — про понимание. Понимание тех, кто от тебя отличается. Про то, как трудно смириться с непохожестью другого, пусть вполне безобидной. Про то, как легко обидеть человека самыми лучшими намерениями, если не чувствуешь, что покровительственная жалость его унижает, заставляет ощущать свою неполноценность.

Героиня этой книги «болтушка» Ровена Бэтс живет в Австралии (про которую каких-нибудь парочку веков назад думали, что люди там ходят вверх ногами — а как же иначе, ведь они живут на другой стороне Земли!), а нам так близко и внятно все, что она чувствует и думает, как будто мы сидим у нее в голове и подслушиваем мысли. Вся книжка — это разговор в уме: с собой — собеседником.

В каком-то смысле, так оно и есть: Ровена (друзья называют ее Ро) не может говорить вслух. У нее врожденная анатомическая особенность гортани, которая не позволяет ей произносить звуки. Зато она постоянно о чем-нибудь размышляет. И умеет общаться на языке жестов. И очень быстро пишет, быстрее, чем ее сверстники. У Ро умерла мама. И лучшая подруга. В свои 11 или 12 лет она хорошо знает, что значит потерять близкого человека. Зато у нее есть замечательный папа — настоящий товарищ, друг, партнер по играм. Он даже вместе с Ровеной выучился азбуке жестов, чтобы говорить с ней на одном языке. Папа всегда кидается на ее защиту. Он готов все бросить, чтобы поиграть с ней или пойти на ее школьный вечер. Он может встать на голову посреди улицы или начать отжиматься на официальном приеме. Или вообще спрятаться в шкаф, чтобы без помех подумать о чем-то серьезном. Он одевается, как ковбой из вестерна, горланит песни, хотя у него нет слуха. В общем мечта, а не родитель… И не понимает, что Ро часто бывает неловко от его поведения, она — сама не такая, как все! — его стесняется, стыдится его непохожести: у всех родители как родители, взрослые солидные люди, а у нее…

Меня всегда поражает, как люди, сами в чем-то обделенные или несправедливо обиженные, оказываются нетерпимыми к тем, кто от них отличается, и так же готовы унизить других, как когда-то унижали их самих.

Вспоминаю миф о вавилонской башне: когда-то, давным-давно, все люди разговаривали на одном языке. Они договорились построить высокую Башню и подняться по ней на небо к богам. Сначала все шло хорошо, и до неба оставалось уже чуть-чуть. Тут боги испугались и заставили людей говорить на разных языках — те перестали понимать друг друга — в результате недостроенная Башня рухнула, а народы разругались и разбежались, полные страхов и подозрений.

Страх чужого, не похожего на тебя — он запрятан в каждом. Он тянется из детства, даже младенчества человечества, когда другой — чужой — часто нес угрозу существованию не только отдельной личности, но всего вида.

Ребенок уже в два года начинает осознавать себя иным, отдельным от мамы, папы, других детей и взрослых, от предметов. Он капризничает, упрямится, на все отвечает «нет», даже себе в ущерб. Эта стадия так и называется — «детский негативизм». Она очень важна для развития личности, независимой и свободной. Это — время, когда «я» отделяется от «не-я». Что очень важно, чтобы человек мог по- настоящему стать самим собой. И предшествует стадии «кто — я». На вопрос, кто я, всерьез начинают искать ответ только ближе к подростковому возрасту. Кто я? Кто на меня похож и кто не похож? И хочется быть с ними вместе и в то же время не смешиваться со всеми другими. А если тебя отвергают? Как не почувствовать себя изгоем и уродом?

Иногда встречаются на нашем пути люди, которые ведут себя пугающе или по-шутовски странно. Например, папа Ровены живет на людях, как наедине с собой. Никакой фальши и позы — абсолютная искренность существования. Оказывается, такая личностная обнаженность пугает не меньше прямой угрозы. От этой странности или брезгливо шарахаются, или начинают над ней потешаться. Смех — это ведь тоже выработанный человечеством способ социальной защиты от «страха ненормальности», как и общепринятые нормы поведения, которые кажутся подросткам такими надуманными и никчемными