— Да, бедная…
— Где…
— Тело перевезли в больницу Тэлы[24]; Дженни уже туда поехала.
Потом Ивон произносит что-то нечленораздельное о «двух Ноэлях» и снова принимается рыдать.
Джина тихонько кивает. Она не совсем разобрала про «двух Ноэлей», но словосочетание добило ее.
Она удрученно вздыхает. В горле появился жесткий неприятный комок.
После длинной болезненной паузы сестрам удается на несколько секунд заземлиться и договориться о вещах более практических. Они решают: поскольку безутешная Катерина только что вернулась с опознания тела молодого Ноэля, Ивон с Мишель пока останутся при ней. А Джина поедет в Талу.
Они договариваются звонить друг другу или писать эсэмэски.
Разговор закончен, рука с телефоном опускается. И только тут Джина понимает, что не получится «нормально» поболтать с Ноэлем, как они запланировали. Еще она понимает, что не получится с ним увидеться — никогда.
Она оглядывается. Светит солнце. На Доусон-стрит красиво: здесь всегда так в солнечную погоду. Это кошмарная несправедливость! Неужели он больше никогда не сможет вдруг взять и оказаться там, где она? Не сможет просто столкнуться с ней нос к носу по пути, скажем, от Сент-Стивенс-Грин к Тринити-колледжу?
Она задумчиво качает головой; комок тем временем разросся и встал поперек горла.
И вообще, где Ноэль сейчас?
Джина возвращается в кафе. Берет со стола ноутбук, с пола сумку. Говорит:
— Мне пора.
И уходит, не удостоив Мэлони взглядом.
На улице она сворачивает направо — идет к стоянке такси, что в квартале отсюда. Плачет.
6
— Итак! В прямом эфире из нашей парламентской студии — министр предпринимательства, торговли и труда Ларри Болджер. Добрый день, господин министр.
— Приветствую, Шон.
В ожидании вопроса Болджер разглядывает точку на стене.
— Господин министр, инвестиционный пакет размером в одну целую и семь десятых миллиарда евро, восемьсот пятьдесят новых рабочих мест. Кажется, о большем и мечтать нельзя?
— Да, Шон, это правда, — отвечает Болджер: он разгоняется быстро, как хорошая гончая. — Знаете, в такие дни мне кажется: не зря я просиживаю свой министерский стул. «Айбен-Химкорп» — игрок мирового уровня; их решение инвестировать означает, что они доверяют профессионализму наших кадров. Мы победили в серьезной конкурентной битве с другими европейскими площадками и более отдаленными участками. Проекты такого масштаба всегда проходят эту стадию. Возьмите «Хьюлетт-Пак-кард», «Интел», «Палому», «Пфайзер», «Амкан» — кого угодно.
Болджер ерзает, слегка поправляет наушники. За эти годы он дал бесчисленное количество радиоинтервью, но так и не полюбил этот вид общения с прессой. Каждый раз нервничает, суетится. Телевизор ему больше нравится: там легче проявиться. К тому же на радио и допрашивают построже.
— С вашей точки зрения, господин министр, что означает сегодняшнее событие для района Уотерфорд?
Хотя не всегда. Некоторые радиоинтервью типа этого он дал бы и в бессознательном состоянии.
— Видите ли, Шон, могу сказать без преувеличения: объявленное капиталовложение в прямом смысле изменит экономику региона. Компания «Айбен-Химкорп» планирует нанять более тысячи человек для работы на заводе; это повлечет создание еще сотен рабочих мест в соседних населенных пунктах. Плюс вы увидите, как подскочат цены на недвижимость. Без сомнения, это беспроигрышный проект.
С беспроигрышным освещением в прессе, размышляет Болджер.
— Хорошо. Господин министр, на этом мы пока остановимся, — произносит журналист после парочки таких же вопросов. — Спасибо, что пообщались с нами.
Болджер снимает наушники, кивком благодарит помощника звукорежиссера, стоящего за пультом, встает.
Нужно срочно отлить. Он выходит из небольшой студии и направляется по коридору прямиком в мужской туалет. Сегодня он дал уже пресс-конференцию, вот эту радиолабуду, а после обеда его ждет еще несколько интервью для газет. Потом у него встреча в Атлоне, вечером прием в Туаме. Все: его ассистент, советники, медийщики — будут нещадно дергать его все время, даже когда он попытается засунуть кусок себе в рот. Так что на ближайшие несколько дней сортир — его единственный шанс уединиться.
Не подумайте, что он жалуется. Сейчас ему хорошо. Вот когда он в прошлый раз состоял в кабинете, уже больше пяти лет назад, так чуть не дошел до нервного срыва. Он не выдерживал нажима, графика, не выносил беспрестанных распрей; к тому же он тогда выпивал и якшался с этой бабенкой, как ее бишь звали? Аврил, точно. Букмекерская женушка.
Он заканчивает и застегивает ширинку.
Чудо, что он вообще тогда выжил: в политическом смысле, уже не говоря об остальном. Сейчас он не пьет, во внебрачные связи не вступает и, как никогда, сосредоточен на работе. Замахнулся на руководство партией. И вот что удивительно: похоже, у него есть сторонники.
Он моет руки и разглядывает себя в зеркале. Теперь он и выглядит получше: в волосах появилась благородная проседь, лазерная медицина избавила его от очков, костюмы стали поэлегантнее.
Он, черт возьми, просто
Болджер выходит из туалета, задерживается в коридоре. Надо быстро позвонить Пэдди Нортону, пока коршуны не налетели. Он только что узнал про Ноэля Рафферти и хочет удостовериться, что там все чисто, что ему не о чем беспокоиться.
Ему даже не приходится набирать номер — телефон уже звонит.
— Ларри, это Пэдди.
— О, я как раз собирался…
— Слушай, я общался с нашим нью-йоркским знакомым — по поводу той истории, помнишь? Так вот, похоже, все складывается.
— Ага, вот, значит, как. Хорошо. — Он мнется. — Отлично.
— Да, но это пока секрет. Смотри не сболтни кому-нибудь.
Болджер закатывает глаза;
— Пэдди, ты мне совсем не доверяешь.
— Доверяй, но проверяй. Сам знаешь, как быстро здесь слухи разносятся.
