для спасения репутации Фрэнка… а выгадал от этого Ларри Болджер…
Никто никогда не смотрел на Джину так, как смотрит сейчас Марк Гриффин. В его глазах — чудовищный коктейль неверия, обиды, растерянности и ярости. Он кладет руку на край стола. Наверное, пытается остыть.
— Это безумие, — шепчет он.
— Я не хотела! восклицает Джина. — Извините.
Теперь он смотрит в сторону, куда-то мимо нее; качает головой.
Ей продолжать или уже заткнуться?
— Я не знаю, — продолжает она через секунду: тишина для нее невыносима, — просто мне показалось, что схемы этих двух аварий похожи… выдвигаются обвинения в пьяном вождении, такие грубые и безапелляционные, очевидно, чтобы…
Тут голос ее замирает.
Между этими событиями — двадцать пять лет; они произошли при разных обстоятельствах; привязка к Болджеру в лучшем случае неубедительна, а может, и вовсе случайна. Разве можно назвать это схемой? Джина вдруг видит, что ее теория хромает на обе ноги, и ужасается собственной безответственности: как она могла вывалить этакую чушь на человека, так глубоко переживающего эти события?
— Всю жизнь, — вступает Гриффин снова шепотом и снова глядя в сторону, — с детства и до сегодняшнего дня, я каждую секунду сгорал от стыда и сжимался от ужаса, потому что считал своего отца виновным в смерти четверых людей… в том числе моих сестры и матери. — Теперь он смотрит прямо на Джину: — Это было мое личное чистилище. Я никогда ни с кем не говорил об этом, не обсуждал… но всегда помнил.
Джине дурно. Ей хочется забрать свои слова назад, извиниться. Хочется встать и уйти. Хочется повернуть время вспять.
— И вот теперь, — продолжает Гриффин, — после стольких лет мне вдруг сообщают, что, может, он и не был виноват. Что, может, виноватым был другой. Что даже… в то время этот вопрос считался спорным. Сильно!
Его тон лишает Джину последних остатков решимости. Ведь это всего лишь теория. Надо постараться утихомирить его.
— Марк, — мягко начинает она, — у меня ведь нет никаких доказательств.
Но он, похоже, больше ее не слушает. Она пытается развить мысль, но он резко встает и отпихивает стул.
— Марк, выслушайте меня, прошу…
Он поднимает руку, жестом просит, чтобы она замолчала. В глазах у него слезы.
Он удаляется.
Джина видит, как он проходит мимо окна и исчезает из поля зрения. Ей горько.
3
Нортон смотрит на часы. Скоро двенадцать. Берет со стола пульт, включает телевизор.
Оставляет «Скай-ньюз».
Выключает звук. Проваливается обратно в крутящийся эргономичный стул, оглядывается. Все, этот офис его достал. Он выделил в новом здании целый этаж под «Винтерленд пропертиз». Осталось немного потерпеть, зато потом…
Конечно, если все пойдет по плану. Вокруг полно людей, жаждущих его провала, — людей, твердивших с самого начала, что проект убыточный, что Ричмонд-Плаза будет годами стоять пустая.
Осталось недолго ждать. Посмотрим, чья возьмет.
Нортон опять берет пульт и переключает на Ар-ти-и. В двенадцатичасовых новостях должно быть о пресс-конференции в «Карлтоне».
Пока суд да дело, он просматривает бумаги, связанные с контрактом одного небольшого арендатора Ричмонд-Плазы. У них возникли вопросы по чистой сдаваемой площади: они пока не понимают, что будут, а что не будут арендовать. В два придет их агент — к этому моменту он должен быть во всеоружии.
Через некоторое время он бросает взгляд на экран: начинаются новости. Он включает звук. Первым идет репортаж с пресс-конференции Болджера.
Нортон качает головой.
Неужто в мире не происходит ничего поинтереснее? Где наводнения, где кризисы с заложниками? Где бурное строительство на Ближнем Востоке? Что там со стремительным падением рынка жилья или повышением процентной ставки ЕЦБ?[44] Черт возьми, может хоть что-нибудь отвлечь внимание от этого гребаного Ларри Болджера?
Нортон глазам своим не поверил, читая вчерашние газеты. С какой беззастенчивой первобытной жестокостью они накатали некролог живому человеку! Ему, конечно, на Болджера насрать. Просто если так дальше пойдет, если они действительно прикончат Ларри, в могилу тот может сойти не один.
Репортаж переходит из студии в зал пресс-конференции. Министр сидит за столом. Перед ним ряд микрофонов.
— …И я хочу заверить людей, — произносит он, — что моя семья, мои друзья и коллеги полностью принимают мою точку зрения и поддерживают меня. — Он подается вперед, — Видите ли, хочется, чтобы люди понимали,
В этот момент у Нортона звонит мобильный. Он хватает трубку, смотрит на экран. Номер не определяется. Медлит, потом отвечает:
— Алло.
— Пэдди, это Рэй Салливан.
Нортон прикрывает глаза, издает слабый стон. Потом говорит в трубку:
— Рэй, можешь секунду повисеть?
— Мм… без проблем.
Рука с телефоном опускается и повисает в воздухе. Нортон опять включается в пресс- конференцию.
— …А с другой стороны, результаты, чтобы я, народный избранник, двигаясь вперед, мог бы и дальше продолжать ту работу, на которую меня, еще молодым и честолюбивым юношей, выбрали более двадцати пяти лет назад.
Материал неожиданно обрывается, и картинка возвращается в студию. Нортон выключает звук и прижимает телефон к уху:
— Рэй?
Он боялся этого звонка уже с пятницы.
— Пэдди, что у вас там за чертовщина? Я думал, ты сам позвонишь.
Нортон корчит гримасу:
— Я собирался. Просто решил дождаться, пока все стихнет.
— Но… похоже, не стихло.
— Пока нет.
— Пока нет. — Салливан откашливается. — Тогда позволь задать тебе вопрос: как дела у твоего мальчика?
У Нортона сводит скулы от такой формулировки.
