техническую работу. Болтали мы обычно о другом. Хотя…
— Что такое?
— Мне показалось, что в последний месяц или где-то так у него появилось много дополнительной работы. Вне офиса. На дому. — Она указывает на закрытую двустворчатую дверь. — Вон там.
Она встает с дивана, подходит к двери, открывает ее. Джина тоже поднимается.
— Тут раньше была столовая, — объясняет Клер. — Но мы сделали из нее кабинет. Для Дермота.
Они заходят.
Комнатка маленькая и захламленная. Везде книги, на полу — кипы журналов. Стол — старомодный секретер, над ним — плакат с какой-то выставки дизайна.
На столе ноутбук.
Джину оторопь берет от этого зрелища.
— А его… — говорит она Клер, указывая на компьютер, — его ноутбук вы проверяли?
Клер быстро мотает головой. Видно, что ей здесь очень неуютно.
— В таком случае, — говорит Джина, — можно ли мне посмотреть?
Клер поворачивается к ней и хмурится:
— Зачем?
— Клер, в Би-си-эм что-то происходило. Это их и связывает, Ноэля и Дермота. Это ключ к разгадке. Я не знаю, но, может, я там что-нибудь отыщу — зацепку, значимую информацию. — Она вздрагивает. — Я умею обращаться с компьютерами. Я программист.
Клер думает — и кивает. Показывает рукой:
— Пожалуйста.
Потом резко разворачивается и выходит из комнаты.
Джина колеблется. Она чувствует себя немножко навязчивой, но все равно идет к столу, садится и открывает ноутбук.
Болджер оглядывается.
К нему по коридору катится мужчина в инвалидном кресле.
— Я прав, — произносит мужчина, — или нет? Передо мною Ларри Болджер?
Болджер, как истинный политик, кивает и протягивает руку. И только тут он узнает:
— Роми?
Мужчина в электрокресле энергично трясет руку Болджера и не отпускает ее.
— Господи, Ларри! — улыбаясь, восклицает он. — Дай хоть посмотреть на тебя! Ты долгий путь проделал, верно?
Джером Малкаи. Отцовский соратник.
Болджер тоже улыбается.
— Да, — говорит он. — Долгий путь, так точно.
— Я только что слышал новости, — продолжает Ро-ми. — За ланчем. У тебя недурные шансы. — Он перестает улыбаться и начинает хмуриться. — Как жаль, — говорит он и кивает в сторону гостиной, — как жаль, что его ум больше не в состоянии оценить это.
— Действительно жаль.
Болджер старается высвободить руку, но безрезультатно.
— Понимаешь, какая штука, — продолжает Роми, — я в физическом смысле конченый человек, но ум у меня в полном порядке. А у него все наоборот. Жестоко, не правда ли?
— Да, но должен заметить, хватка у вас что надо.
Улыбка возвращается. Рука Болджера освобождается.
— Он может гулять, есть, пользоваться сортиром, но собственного имени не назовет. Я заложник этой упряжки, есть я могу только овощное пюре, и к жопе у меня привязан мешок. Зато я повторю все разговоры двадцатилетней давности, причем, мать твою, со стенографической точностью.
Болджер таращится на него во все глаза:
— А двадцатипятилетней давности слабо?
— А ты попробуй.
Болджер совсем забыл, а ведь это место, «Гленальба», считалось неофициальным домом престарелых для партийцев особого калибра, в основном для старой гвардии с Талбот-роуд. Многие из них уже миновали это временное пристанище. Роми и его отец, по предположениям Болджера, последние из могикан. Он помнит их обоих с детства. Там были и другие, в том числе его дяди. Все встречались у них дома, лето проводили в Лахинче, вместе ходили на парады в День святого Патрика, на финал ирландского чемпионата. Они действительно были гвардией. А позже, когда он вернулся из Бостона, оказалось, что они, во всяком случае на местном уровне, еще и эффективная партийная машина.
— Роми, мы можем пойти куда-нибудь в другое место? — спрашивает Болджер, оглядывая коридор.
— Туда, — отвечает Роми. Со стрекотаньем разворачивает кресло и едет к двери, расположенной справа от Болджера. — До запрета здесь была курительная комната. Уже смешно. — Они заходят в помещение, которое, скорее, напоминает приемный покой в зубоврачебной клинике. — Так ничего в ней и не соорудили. Прямо мавзолей, мать его за ногу.
Болджер осматривается. По центру комнаты стоят несколько низких столиков с пепельницами. Он проходит мимо и усаживается на пластиковый стул, приставленный вместе с еще несколькими такими же к задней стене. Роми следует за ним и размещается на своей колеснице прямо перед Болджером. Несмотря на очевидную слабость и ограниченные возможности передвижения, этот бледный усохший мужчина неугомонен и полон невротичной энергии.
— Итак, — произносит он с ухмылкой; глазки бегают, как маленькие зверьки по клетке. — Что тишеку хотелось бы узнать?
Болджер едва заметно кивает в знак благодарности. Ему нравится, как звучит название этой должности, или, скажем так: убедившись в полной заброшенности этой комнаты, он позволяет себе на полсекунды порадоваться звучанию этой должности.
Он откашливается.
— Когда умер Фрэнк… — начинает он с места в карьер и понимает, что дальше говорить не нужно. — Мм…
— Что именно тебя интересует?
Повисает пауза, во время которой поведение Роми меняется. Близость к власти, неожиданный всплеск эмоций, связанных с прошлым, какая-никакая компания — в общем, что бы там ни воодушевляло его до этого, теперь испарилось.
Болджер произносит очень спокойно:
— Мне никогда не рассказывали, что произошло на самом деле.
— Ты никогда не спрашивал.
— Я спрашивал, но, по-моему, мне говорили неправду.
Роми корчит гримасу:
— Правду? А не пошел бы ты на хрен?
— Роми, вы были с ними. Не я. — Он склоняется вперед. — Это Фрэнк был виноват в аварии? Все разговоры про то, что парень во второй машине был пьяным, — это просто… просто туф…
