третьем году Поместный собор избрал патриарха. А это тоже кое-что значит.
– И ты думаешь, что роман Булгакова сыграл здесь какую-то роль?
– Допускаю. Мастер, начав писать роман чуть ли не под диктовку темных сил, постепенно изменил полярность текста. В черновиках Булгаков отмечал, что Нострадамус назначил на тысяча девятьсот сорок третий год конец света. Ведь этот год отмечен Метоновым циклом.
– Это что еще за ерунда? – нехотя заинтересовался Филатов.
– Метонов цикл составляет девятнадцать лет и служит основой для расчета и православной, и католической Пасхи по Юлианскому календарю. Так вот, Нострадамус утверждал, что конец света наступит, когда Страстная Пятница придется на день святого Георгия, Светлое Воскресенье – на день святого Марка, а праздник Тела Христова – на день святого Иоанна. Кстати, два года подряд обе Пасхи, католическая и православная, отмечались в один и тот же день.
– И эти совпадения пришлись на сорок третий год?
– Точно. В сорок втором и сорок третьем. Вы помните, чем заканчивается роман?
Филатов скромно отвел глаза, а Василиса ответила за обоих:
– Конечно, помним. Мастер и Маргарита умирают, и все – Иешуа, Понтий Пилат и его собака – уходят по лунной дорожке.
Кстати, еще одно интересное совпадение. В сорок третьем году, как раз на Пасху, умер Владимир Немирович–Данченко, один из создателей МХАТа. Кстати, он и его брат, известный писатель, до революции были масонами. Так вот, Булгаков Немировича недолюбливал и считал даже более виноватым в своих бедах, чем Станиславского. Но сам Немирович признавался, что считает Булгакова лучшим драматургом, и обвинял Станиславского и прочих сотрудников театра, что они мешают Булгакову плодотворно работать. Непонятно, почему он так говорил, ведь это противоречило корпоративной масонской этике. Но защитником писателя он все же был. Как, впрочем, и Сталин.
– Мы отвлеклись от темы, – напомнила Василиса. – Значит, роман кончается тем, что все умирают и уходят по лунной дорожке. И что из этого следует?
– Ага! – крикнул Успенский так, словно уличил в чем-то нехорошем. – Вот она, картина манихейской благодати! Получается, что реальный мир – зло. А подлинная свобода только в загробной жизни. И, если хочешь стать свободным, умри!
– И что?
– А то, что в окончательном варианте вся эта картина счастья оказывается наркотическим бредом поэта Ивана Бездомного. И это только один из примеров. Так Булгаков переработал всю рукопись. Вот анализ. – Андрей указал на ноутбук.
Но Филатов был не удовлетворен таким объяснением.
– Даже если считать, что рукопись «Мастера и Маргариты» – это код, созданный по принципам нейро–лингвистического программирования, то что дальше?
– А дальше простая связка, – объяснил Успенский. – В игру включается начальник разведуправления Гендин и его агент Ольга Чехова, которая через Геббельса выходит непосредственно на Гитлера.
– Постой–постой, – Филатов даже зажмурился от напряжения. – Я по телевизору передачу смотрел, она называлась «Чайка» Гитлера». Только там сказано, что задачей нашей разведчицы было максимально оттянуть начало войны между Советским Союзом и Германией. Ей потом даже орден за это дали. Но тогда получается, что все вышло наоборот?
Успенский снова кивнул.
– Ты правильно понял. Задумали одно, а получили совсем противоположное. Но сделали вид, что именно этого и добивались. В результате пакт Молотова–Риббентропа, заключения которого так добивались офиты и манихеи, не сработал. Война началась не в сорок третьем, а в сорок первом. И немцы, заметь, немцы, а не мы, оказались к ней не готовы. Оказались не готовы уничтожить мир. В этом и заключалась великая мессианская роль России. Смертью смерть поправ, величайшим самопожертвованием наша страна спасла мир от неизбежной гибели.
Василиса поддержала астролога.
– Да–да, тот профессор на свалке то же самое говорил.
Но Филатов не сдавался:
– Ну хорошо, допустим, что этот код попал к астрологу Гитлера или к Геббельсу, или даже к самому Гитлеру. Ты что, считаешь, что они по–русски читать умели?
Успенский встал и заговорил тоном школьного учителя:
– Видишь ли, Петрович, в семье индо–европейских языков русский и немецкий являются как бы двоюродными братьями. То есть коды и шифры, что в одном, что в другом, работают по одному принципу.
– А в чем тогда вообще смысл работы Булгакова? Сам написал программу конца света, сам же ее и испортил? Зачем было время тратить? Как говорит мой сосед – дешевле выспаться.
Андрей почесал затылок, подыскивая доступное прокурору сравнение.
– Понимаешь, Петрович, любая работа состоит из двух моментов. Первый момент – это, собственно, работа. А второй состоит в том, чтобы убрать за собой рабочее место и проветрить помещение. Так и Мастер. Сначала он создал текст, способный повлиять на судьбу мира. И после этого максимально обезвредил его опасный потенциал. Не зря он выправлял эту рукопись до конца своей жизни. А потом его вдова еще двадцать лет вносила в нее поправки по оставленным им замечаниям. И то не до конца. Отсюда и чертовщина нет– нет да и проявится. Хотя, быть может, нам еще предстоит открыть истинное назначение этого романа.
Прокурор покачал головой.
– Да, слишком уж все сложно.
– Хочешь проще? Пожалуйста. – Успенский похлопал прокурора по плечу. – Ты «Роковые яйца» Булгакова читал?
– Это где профессор облучил вместо куриных змеиные и крокодильи яйца, и из них всякие ползучие гады вылупились? – уточнил прокурор.
– Точно, – подтвердил Андрей. – Помнишь, все эти гады наступают на Москву с запада? Армия не может справиться. И тут ударяют небывало ранние заморозки. Наступление ползучих гадов остановлено, все они погибают. Тебе это не напоминает осень и зиму сорок первого года? И гибель фашистских гадов.
Филатов застыл, как громом пораженный.
– Вот черт, а ведь и в самом деле, – пробормотал он. – Неужели он все это предвидел?
– Или запрограммировал, – с торжеством закончил Андрей. – Так что можешь считать рукопись романа детонатором и инструментом нейро–лингвистического программирования.
Потом повернулся к Василисе.
– И почему все Козероги такие упрямые?
Филатов поднялся и стал собираться.
– За Козерога ответишь! Ладно, это вам, лодырям, делать нечего. Можно языком трепать, можно и спать ложиться. А мне теперь до утра отписываться. Я поехал.
Уходя, уже в дверях, он обернулся и сказал:
– Тогда получается, что Булгаков нарушил договор с дьяволом и не погубил мир, а спас? Странно, что ему это сошло с рук.
Успенский вздохнул.
