- Я про вас им ничего говорить не стал, учтите. С вами же все в порядке… А мне неприятности не нужны. Они тут и так собираются наблюдение устанавливать, среди клиентов уже слухи поползли из-за всей этой чертовщины. Так что вы больше сюда не ходите, пока не уляжется. Может, они его найдут…
Рассказанная им история меня не испугала. Мало ли что с человеком могло случиться? Вышел из дома за сигаретами, попал под автобус. Лежит себе где-нибудь тихонечко с биркой на большом пальце ноги. При чем тут моя книга?
- А у вас не осталось никакой информации об этом клиенте? Бланк заказа или, может, визитка с адресом? - мне уже было все равно, посчитает ли клерк подозрительным мой чрезмерный интерес к работе, или нет.
- Оставалось, но милиция все изъяла, - нахмурившись, отозвался тот, - вы же не собираетесь…
- Но вы хотя бы можете сказать, как он выглядел, этот заказчик? - я уже и сам не знал, зачем мне это было нужно.
- Пожилой такой, в очечках, интеллигент… Ничего особенного, - клерк вытер вспотевший лоб тыльной стороной ладони. - Господи, да зачем вам это? Не караулить же вы его будете? Он сюда, может, не придет больше никогда. Вчера сразу после вас заходил, папку забрал, а новой не оставил.
- А передать ничего не просил? Помните, в прошлый раз он говорил - хорошо, мол, что рукопись у меня оказалась. Может, еще что-нибудь в таком же духе? - я искал любую зацепку, не желая расставаться с надеждой добраться до продолжения дневника.
Он некоторое время колебался и несколько раз даже приоткрывал рот, словно собираясь что-то сказать, но в конце концов только отрицательно помотал головой.
- Мне, наверное, в милицию надо обратиться, сообщить им про мой заказ, - аккуратно запустив пробный шар, я постарался придать лицу встревоженное выражение. - Раз тут такое дело… Зря вы им сами сразу все не сказали, теперь и к вам вопросы возникнут.
Я притворно вздохнул, украдкой выглядывая в его перекосившихся чертах признаки скорой капитуляции. Разумеется, о том, чтобы самостоятельно отправляться к следователю, не было и речи, но несговорчивость клерка подталкивала меня к шантажу.
- Конечно, понимаю вас, - мягко добавил я, - репутация фирмы поставлена на кон, работу можете потерять…
- Да дьявол с ней, с работой, - не вьщержал он. - Мне ведь этот старик запретил о вас говорить! Заказчик ваш. Прямо перед уходом, словно знал, что на следующий день милиция заявится.
- И что же вы, старичка послушали, а уголовный розыск не послушали? - удивился я.
- Вам этого не понять, - его глаза уткнулись в стол, а руки снова зарылись в ворох бумаг. - Он так это сказал, что ослушаться нельзя было… Страшно так сказал…
Больше мне не удалось выдавить из него ни слова. На все мои вопросы и понукания клерк только мелко тряс головой и что-то невнятно шептал, кажется, заново переигрывая свои разговоры с заказчиком и со следователем. Я бесплодно пытался представить себе, чем предположительно тихий, интеллигентного вида старичок сумел так напугать этого самоуверенного типа.
Отчаявшись добиться от него объяснений, я зло хлопнул дверью и вышел наружу.
Возвращаться домой не хотелось. Хотя я оставался на ногах уже почти сутки и давно следовало лечь спать, стоило представить себе возвращение в квартиру, гулкую пустоту которой я и сегодня не мог заполнить работой, как мне делалось до того тоскливо, что я предпочел шататься по улице, пока меня держали ноги.
Никакой определенной цели или маршрута у меня не было; я больше смотрел себе под ноги, чем по сторонам, отчего несколько раз налетал на возмущенных прохожих, и старался забраться как можно дальше в самые глухие переулки, какие еще только остаются в центре Москвы. Я брел и брел, не обращая внимания на пронизывающий ветер, на начинающийся дождь; тем временем смеркалось - и снаружи, и в моей душе. Дома стали все больше походить один на другой, сливались в сплошную стену, улица обращалась заколдованным ущельем, и серая полоска неба над головой все больше темнела. Почему-то люди, жившие в этих домах, не спешили зажигать свет, их окна оставались слепыми и черными; это было противоестественно, и мне становилось все более неуютно.
Мне почудилось, что стены этого ущелья, как в древнем мифе, начали сходиться и могут схлопнуться в любой момент, растерев меня в порошок. Подчиняясь безумной мысли, что мне необходимо успеть проскочить между ними, я шагал все быстрее, потом перешел на бег. Пальто расстегнулось, косой и жесткий ноябрьский ливень ударил меня прямо в грудь, а ледяной ветер облепил рубашкой мокрое тело. Но я не стал застегиваться, я боялся остановиться и бежал, пока не увидел вдалеке несколько горящих окон. Дождь заливал мне глаза, и преломленные водными линзами сияющие точки играли, переливались, превращались в звезды, указывавшие мне путь.
Когда я наконец добрался до здания со светящимися окнами, то понял, что стою перед той самой детской библиотекой, в которой размещалось теперь мое переводческое бюро. Дорога домой отсюда мне была знакома. Простояв на пороге конторы минут десять, я наконец пришел в себя, запахнул пальто, и, ссутулившись, побрел к себе.
Хотя, отперев входную дверь тяжелым медным ключом, я первым делом отправился принимать горячую ванну, уберечься от болезни мне не удалось. Всю ночь меня преследовали душные видения: я то оказывался под палящим солнцем в бескрайней пустыне, в которой, сколько ни иди по раскаленному песку, не получается сдвинуться ни на шаг вперед; то вдруг вяз в болоте посреди тропического леса. В один из особенно страшных моментов, когда мне начало казаться, что воздух в этом мире скоро закончится и я непременно умру, кошмар чуть ослабил свои тиски, и я, задыхаясь, с трудом выплыл из пучин сновидения на поверхность.
Постель была мокрой насквозь. Меня била дрожь, лоб горел, а в горле пересохло. Собрав все оставшиеся силы, я еле откинул придавившее меня одеяло и несколько долгих минут просто лежал на кровати, не в состоянии подняться на ноги. В ушах мерно стучала кровь, и звук ее биения рисовал в моем воображении роты солдат, маршем проходящих мимо трибуны, с которой я принимал парад. Стоило мне прикрыть глаза, чтобы получше рассмотреть это призрачное воинство, как водоворот сна опять затянул меня с головой.
В следующий раз я очнулся от сильнейшего холода, который пронизывал все мое тело. Озноб колотил меня так, что нелегко было даже поднести ко лбу руку, чтобы проверить температуру. Я попробовал было дотянуться до пола и подобрать сброшенное одеяло, но достать его никак не получалось. Пришлось пойти на риск: устроившись на самом краю кровати, я качнулся и свалился вниз. Теперь выбора у меня больше не оставалось: чтобы не провести остаток ночи на холодном паркете, надо было заставить себя встать и, нащупав одеяло, по меньшей мере, укрыться снова, а если получится - то и выбраться на кухню за аспирином.
Однако все произошло совсем иначе, чем я предполагал. Когда я еще стоял на четвереньках на полу, пытаясь нашарить в кромешной темноте невесть куда запропастившееся покрывало, в глубине комнаты мне послышался чей-то отчетливый вздох.
Окна оставались плотно зашторены, небо было совсем черным из-за пасмурной погоды. Было, наверное, четыре или полпятого ночи - глухое время, когда последние гуляки уже разошлись по домам, а честные труженики досыпают в своих койках последние сладкие часы, фонари погашены, и улицы города пусты, как при чумном карантине. В комнате моей царил
