полный мрак, который растворил в себе и очертания мебели, и черный прямоугольник прохода в коридор, и пол, и потолок со стенами. Поэтому разглядеть того или то, что находилось, если полагаться на слух, всего в нескольких шагах от меня, не было никакой возможности.
При всей невероятности услышанного мной звука, мной овладела полная уверенность в том, что он мне не почудился. Я прижался спиной к кровати и, боясь быть застигнутым врасплох, выставил вперед руки. Потом сглотнул и хриплым голосом (лишь бы он не сорвался в истерический визг!) спросил:
- Кто это?
Сейчас я понимаю, что всерьез рассчитывал услышать ответ. Вздох был настолько настоящим, что я не стал даже задаваться вопросом, как неведомый гость сумел проникнуть незамеченным в мою квартиру, а просто воспринял это как данность. Я так и сидел на полу, слепо поводя перед собой дрожащими от усталости и напряжения руками, сдерживая рвущееся из груди дыхание и напрасно вслушиваясь в тишину. Больше не раздалось ни единого шороха; но только проведя в такой нелепой позе еще добрых десять минут, я смог убедить себя в том, что послышавшийся мне звук был, очевидно, отставшим кусочком сна. Это помогло мне набраться храбрости и, поднявшись наконец с пола, на ощупь найти кнопку настольной лампы. Вспыхнувший свет еще раз доказал, что мое воображение просто разыграло меня. В комнате никого не было. Решительным броском я достиг настенного выключателя и на трясущихся ногах осмотрел всю квартиру, особенно внимательно изучив то место, откуда, как мне казалось, шел звук.
Удостоверившись, что во всем доме, кроме меня, больше никого нет, я уселся на кухонном диване и достал из буфета хранившуюся там коробку с лекарствами. С торчащим из подмышки градусником я ворошил белые бумажные упаковки и тюбики с таблетками, пока не обнаружил быстрорастворимый аспирин и еще что-то жаропонижающее. Столбик ртути вплотную подполз к отметке в сорок градусов и лишь там задержался; положение было серьезным, так что на всякий случай я выпил и шипучий аспирин, и другую таблетку. Сырая вода из-под крана отдавала ржавчиной и хлоркой, но я глотал ее так жадно, что не обращал внимания на тонкие струйки, стекавшие вниз по подбородку. Только утолив жажду и утираясь рукавом халата, я вспомнил кадры из какого-то фильма, в котором скитающийся по пустыне странник так же яростно набрасывался на источник в случайно встретившемся оазисе. Что ж, этой ночью я тоже бродил по барханам…
Набрав про запас большую кружку воды и так и не погасив свет на кухне и в прихожей, я вернулся в постель. К утру температура немного спала, но еще больше недели я не отваживался выходить на улицу дальше продуктового магазина под домом. Даже эта скромная экспедиция требовала от меня столько усилий, что всякие мысли о возвращении в переводческую контору немедленно вызывали слабость в коленях и легкую тошноту.
Хотя я говорил себе, что причиной обрушившейся на меня болезни была злополучная прогулка под дождем, тоненький голосок в моей голове не прекращал твердить, что дело было совсем не в этом. Предположить, что меня подкосило известие о том, что продолжения дневника конкистадора я больше никогда не увижу, моему разуму было смешно, однако полностью отрицать это я бы не решился.
Если это и была простуда, то крайне необычная: ни кашля, ни насморка, ни других наиболее ожидаемых ее симптомов я так и не дождался. Вместо этого каждый вечер меня продолжал мучить жар, а днем его сменяла противная слабость. Я бы, наверное, заподозрил неладное и обязательно обратился к врачу, но трудно дававшееся дыхание и свистящий хрип, с которым воздух выходил из моих легких, добавляли этой болезни сходства с бронхитом, которым я часто страдал в детстве.
Тому, у кого нет постоянного места работы, нет нужды оправдываться перед нанимателем за отсутствие из-за недомоганий, а значит - не имеется и веской причины идти к врачу. Я решил положиться на свои собственные лекарские способности и в течение недели с лишним методично переводил запасы аспирина и горчичников. Днем все больше сидел на кухне, соорудив себе из нескольких пледов уютное гнездо и переставив чайник в пределы досягаемости. Ночью, когда глаза уже сами начинали закрываться, прокрадывался в комнату, где еще немного читал в постели, прежде чем в последний раз подозрительно оглядеться по сторонам и выключить свет.
Снова и снова обдумывая то, что со мной произошло в вечер, когда бюро переводов отказало мне в продолжении работы над дневником, я понимаю, что именно тогда было положено начало странным явлениям, увлекшим меня в последующие дни и недели. Поэтому я с такой подробностью рассказываю о вещах, казалось бы, столь бессмысленных и недостойных внимания, как мои сны или глупые страхи.
По здравом размышлении не могу сказать, что история с пропажей моего предшественника не произвела на меня никакого впечатления. В первый же вечер думать об этом у меня не было ни сил, ни желания. Известие о том, что мои приключения с дневником подошли к концу, до того опустошило меня и привело в такое отчаяние, что я, считавший себя человеком спокойным, рассудительным и даже где-то флегматичным, в итоге несколько часов прослонялся под дождем в типичнейшем нервном припадке.
Трудно объяснить, почему старое испанское повествование так околдовало меня; для этого пришлось бы слишком долго описывать мою прежнюю жизнь, скучную, одинокую, лишенную смысла и приключений. В тот момент, когда дневник конкистадора впервые попал мне в руки, я почувствовал, что случайно оказываюсь в эпицентре каких-то удивительных событий. Они явно не принадлежали к моему пыльному мирку, но тем решительнее я был намерен за них цепляться - ведь они могли позволить мне хотя бы ненадолго вырваться из рутины. Даже если бы автор дневника и не заманивал читателя щедро рассыпанными среди строк его творения обещаниями неких тайн, я все равно бы, наверное, с таким же рвением переводил его главу за главой и с тем же нетерпением бегал, как мальчишка, в бюро за продолжением. Мысли же о том, что, расшифровывая его записи, я причащаюсь этих тайн и, может, переживаю самое увлекательное приключение, на которое я мог рассчитывать в своей унылой жизни, делали расставание с выполняемой работой совершенно невыносимым.
Когда чертов испанист исчез, а сотрудник конторы в полной уверенности, что вся эта история связана с моей книгой, чуть ли не в истерике отправил меня вон, я еще долго обдумывал случившееся. Сначала мне казалось, что напугать и заставить меня отказаться от перевода дневника клерку не удалось. Если все эти события действительно были связаны с книгой, это только придавало исключительности ей, а значит, и всему, что со мной творилось.
Однако не все было так просто. Я мог сколько угодно играть в отважного маленького исследователя, но слуховые галлюцинации никогда прежде не ввергали меня в такое жалкое состояние, как в ту ночь, когда мне почудилось чье-то присутствие в моей комнате. Какая-то часть меня уже поверила клерку, и отныне я был готов к любым опасностям. Но все же заставить меня отказаться от продолжения работы эти страхи не могли. Риск только подчеркивал важность и серьезность происходящего.
Ставки повышались.
Беда была в другом: оставшись безо всяких следов своего заказчика, я терял надежду на то, что еще смогу когда-нибудь увидеть продолжение.
В жизни я часто использую одну небольшую хитрость: если мне приходится чего-то сильно хотеть и ожидать, я заранее говорю себе, что ничего у меня не выйдет и все мои чаяния, как обычно, завершатся полным крахом. С одной стороны, это позволяет мне заранее приучить себя к мысли о невозможности воплощения этого желания и при помощи такой
