мебель снова застыла. Я все еще не решался подняться на ноги, опасаясь, что затишье было лишь временным. И в этот момент со мной произошло нечто странное: то ли от накопившейся за последние дни страшной усталости, то ли от пережитого только что потрясения я впал в забвение, скорее сравнимое с обмороком, чем с дремотой.
Во сне мне неожиданно снова явилась моя собака, хотя я был уверен, что после всего случившегося мне не миновать липких и удушливых видений, посланных рассерженными майянскими богами. Помню, что был несказанно рад ее видеть: теперь мне было достаточно кошмаров наяву, и сон давал мне редкие мгновения душевного отдыха. Однако все пошло вкривь и вкось: я хотел, по обыкновению, выйти с ней на улицу, прогуляться по парку и дать бедняге размять лапы, затекшие за все эти недели, в которые нам не давали свиданий, но она наотрез отказывалась следовать за мной на лестничную клетку. Как бы ласково ни уговаривал я ее, как бы ни заманивал к двери, она не вставала со своего коврика на кухне, вжималась в пол и испуганно скулила, а когда я пытался поднять ее силой, начинала глухо рычать и скалить зубы.
Пораженный ее упрямством, я несколько раз подходил к входной двери и глядел в глазок - на лестнице все было тихо. Это было странно и непривычно: при жизни собака никогда не упускала возможности выйти на прогулку, даже если только что вернулась с улицы. И даже всего за несколько дней до того, как болезнь, от которой я по небрежности забыл ее привить, свела ее в могилу, она слабо била хвостом и силилась подняться на разъезжающихся лапах, когда при ней кто-то неосторожно произносил слово «гулять». И уж, разумеется, ни разу не было такого, чтобы она пренебрегала таким приглашением в моих снах.
Однажды знакомый охотник подарил мне рысью шкуру, добытую им недавно где-то на Дальнем Востоке. Шкура эта пробыла у меня дома ровно два часа: при ее виде или, скорее, запахе у моей собаки случился такой приступ паники, что я не решился больше мучить бедное животное. Обычно уравновешенная и молчаливая, она замерла на пороге комнаты, где я бросил охотничий трофей, и принялась лаять что было сил. Она не смолкла ни на секунду в течение всех этих двух часов, пока полностью не осипла, и при этом ее колотила такая дрожь, будто она попала под электрический ток. Сеттер, как я уже говорил, охотничья порода, но я никогда надолго из города не уезжал, и диких зверей ей видеть не приходилось; однако памятью, оставленной в наследство тысячами поколений сеттеров, она безошибочно узнала рысь по запаху. Шкуру пришлось с извинениями вернуть, а с собакой - еще довольно долго налаживать отношения: после такого фокуса с моей стороны она относилась ко мне с понятным недоверием.
Все это я рассказываю к тому, что, вернувшись во сне от входной двери на кухню, я застал картину, очень похожую на то давнее происшествие: собака застыла, вжавшись в угол, шерсть на загривке встала дыбом, лапы тряслись, а пасть открывалась и закрывалась, издавая только еле слышное повизгивание. Взгляд ее был прикован к пустому пространству неподалеку оттого места, где стоял я. Она должна была видеть нечто такое, что мне с моими глазами было недоступно… Хищника куда более страшного, чем сибирская рысь, такого, что он смог напугать ее и после смерти… И только когда я обернулся к собаке, мне почудилось, будто боковым зрением я зацепил какую-то смутную полупрозрачную тень, медленно подбирающуюся все ближе и ближе… Тут собака, наконец, сумела залаять, и наваждение рассеялось, словно сгусток тумана, разорванный порывом ветра.
Я очнулся и сел, глядя сквозь ночной полумрак в коридор, на то самое место, куда мгновения назад смотрела моя собака. И еще несколько долгих секунд меня не отпускало ощущение, что там действительно кто-то есть, и оттуда он, или
Сон этот неприятно поразил меня и долго еще не шел из головы. Во-первых, я не ожидал такого бесцеремонного вторжения индейских духов в мою святую святых, такого наглого посягательства на мою тайную отдушину. Во-вторых, участие в этом нелепом кошмаре моей собаки странным образом придавало ему достоверности, показывало серьезность положения. Впервые за все это время она вплавь пересекла Лету, чтобы предупредить меня об опасности, и я не имел права оставаться глухим к ее предостережениям.
- Дмитрий Алексеевич, вы дома? У вас тоже свет отключили? Неужели землетрясение? Ужас какой! Дмитрий Алексеевич… - приглушенный стальной дверью, донесся с лестницы голос соседки - той самой, выговаривавшей мне на днях за хулиганские надписи рядом с моей дверью.
Осторожно, на ощупь, я приподнялся и, полусогнутый, вытянув перед собой руки, словно надеясь оградиться ими от подстерегающих меня бестелесных чудовищ, двинулся вперед. Хоть одна живая душа в этом царстве мрака! Ничего мне не хотелось сейчас больше, чем просто увидеть, да пусть хотя бы услышать рядом с собой обычного человека, из плоти и костей, перекинуться с ним парой слов, обсудить происшедшее, просто почувствовать, что я не одинок, что все это творится не только со мной…
- Иду-иду! Чертово электричество, ничего не видно, - я чуть снова не потерял равновесие, пребольно ударившись плечом о дверной косяк.
Тапки мерзко скрипели, в крошку растирая по паркету отвалившуюся от потолка штукатурку. Глаза слишком медленно привыкали к темноте, очертания предметов проявлялись неспешно, как контуры будущей фотографии на погруженном в раствор негативе.
- Дмитрий Алексеевич, вы дома?
- Дома! - крикнул я, выпутываясь из силка телефонного провода. - Сейчас открою, Серафима Антоновна!
- У вас тоже свет отключили? Неужели землетрясение?
- У всего дома вырубило, и не только у нашего! Балла четыре по Рихтеру, не меньше! - наугад брякнул я, шаря руками по дерматиновой обивке в поисках замка.
- Ужас какой! Дмитрий Алексеевич…
- Попробуйте-ка найти выключатель в темной комнате, - какими привычными бы ни были все расстояния в вашем жилище, сколько десятков тысяч раз вы ни щелкали бы тумблером, зажигая или гася лампы, в кромешной тьме нащупать его удается не сразу. То же и с замком, будь он неладен…
- Дмитрий Алексеевич, вы дома? - тревожно переспросила из-за двери соседка.
- Да дома, дома! - раздражаясь то ли на нее - за внезапную ее глухоту (а ведь сколько раз видел, как она подслушивала за соседями, прильнув ухом к чужой замочной скважине, увлекшись настолько, что даже не замечала, как я поднимался по лестнице!) - то ли на себя, за свою неуклюжесть и неповоротливость, крикнул я.
- У вас тоже свет отключили?
Тревожно? Или точно с той же интонацией, что и в первый раз? Что за дьявол… Я затих и приник к обивке, вслушиваясь.
- Неужели землетрясение?
Это была не догадка, не предчувствие, не подозрение - просто в меня, будто в полый сосуд, залили некую густую леденящую жидкость. Состав ее был - мгновенное осознание творящегося пополам с безотчетным желанием немедленно бежать, прятаться где придется - в шкафу, за диваном и, дрожа, надеяться, что опасность минует, не причинив мне серьезного вреда.
- Ужас какой! Дмитрий Алексеевич…
