Синие следы от зубов на руке напомнили мне о моих видениях.
Первой моей мыслью была робкая надежда на то, что снами окажутся оба ночных моциона: напился вчера вечером до безобразия, вот и результат. Однако листы предпоследней главы, сложенные в аккуратную стопочку, ждали меня на рабочем столе. Сам стол, стоящий посреди разгромленной комнаты, был вызывающе нетронут и прибран, словно хитрющая нейтральная Швейцария в разоренной мировой войной Европе.
Я испытал чувство острого стыда пополам с рвотным позывом и потащился обратно в ванную комнату. Нечего было и думать о том, чтобы садиться за работу в таком состоянии. Лучшее, что я мог сделать, - выйти на улицу и проветриться, заодно и доползу до библиотеки, осмотрю ее окрестности. Как знать, вдруг ворота, к которым меня привела собака, и вправду стоят там?
Шатаясь как чумной, я медленно плелся по Арбату. Улица оживала, с поразительной скоростью стряхивая с себя следы землетрясения: за утро почти на всех пострадавших домах выросли строительные леса, по которым сновали похожие на индейцев гастарбайтеры из Средней Азии. Многие здания уже сияли свежей краской: Москва, великая блудница, изо всех сил старалась скрыть под толстым слоем грима следы вчерашних побоев.
Признаться, обходя старую библиотеку вокруг, я и не надеялся найти за ней те серые ворота. Сколько раз уже случалось, что собака во снах выводила меня к несуществующим местам, приносила несуществующие предметы или убеждала меня, что останется живой и радостной, даже когда я проснусь.
Но ворота были тут как тут. Метра три высотой, не меньше, наглухо задраенные, да еще и с натянутой поверх колючей проволокой. К одной из створок прибит «кирпич», и больше никаких знаков или надписей. Словом, все точь-в-точь как в сегодняшнем сне.
Я, наверное, не менее десяти минут околачивался вокруг них, всячески пытаясь заглянуть внутрь и предчувствуя, что сейчас из-за ворот выйдет сторож, а может даже милиционер с автоматом, и попросит у меня предъявить документы, которые я как назло с собой не взял.
И только потом, уже мысленно пережив будущий позор, просто подошел к створкам вплотную и потянул их на себя. Они неожиданно мягко поддались, открывая тесную, но длинную пешеходную улицу, продолжавшуюся, сколько хватало глаз. На ближайшем ко мне здании болталась сорвавшаяся с гвоздя табличка: «Ул. им. Ицамны», а чуть ниже - номер дома: «986».
Я осторожно притворил ворота и перевел дыхание. Потом, не выдержав, открыл их снова и посмотрел еще раз. Улица была на месте, и табличка не изменилась. В висках застучало, а перед глазами вихрем закрутились горящие снежинки. Я нашел ее. Я ее нашел!
Штурмовой группы спецназа, поджидающей меня в засаде, в подъезде не обнаружилось; очевидно, расследование пропажи майора затягивалось. Однако милиция могла появиться в любую секунду. Наставало время решительных действий.
Зарядив в машинку чистый лист бумаги, я передернул каретку, и под бравурный марш собственного сочинения во всеоружии высадился на побережье Юкатана. Зная наперед, чем окончатся приключения Каса-дель-Лагарто, я мог позволить себе насмехаться над его и над своими опасениями, сетовать о нашей беспечности и поражаться нашей слепоте, которая помешала разоблачить предательский заговор на самых ранних стадиях. Вместе с ним я старался напоследок надышаться дурманящими запахами тропического леса, насладиться звенящим пением удивительных цветастых птиц, послушать у ночного костра солдатские байки.
Наше путешествие подошло к концу; оно закалило меня, превратив в другого человека, оно раскрыло передо мной далекие грозные горизонты и, в точном соответствии с индейскими предостережениями, наградило и прокляло меня знанием о скором Апокалипсисе.
Я понимал, что в моей жизни наступает новый, быть может, заключительный, но самый главный этап. Со странной уверенностью, с какой я знал о бесповоротности исчезновения «Акаб Цина», сейчас я чувствовал, что, когда за моей спиной захлопнутся серые ворота, многое в этом мире потеряет для меня значение, а встреча, которая меня ждет там, по адресу ул. Ицамны, 23, станет важнейшим событием в моей судьбе.
Закончив работу, я подшил все страницы и собрал перевод в изрядно поправившуюся коричневую папку. Принял ванну, выгладил свою лучшую белую рубашку И надел уже много лет неношенный костюм. Опохмелился остатками шампанского, оглядел свою любимую квартиру, прощаясь с ней, и щелкнул выключателем.
Снаружи опять было темно; отношения со светлым временем суток у меня определенно не складывались. Нельзя сказать, чтобы я не любил солнце; у нас с ним просто не совпадали ритмы.
Хорошо, что, в отличие от вчерашних потусторонних бульваров, по всей улице имени Ицамны ярко горели фонари. Судя по номеру последнего дома, путь мне предстоял неблизкий. Поразительно, что такая длинная улица могла оставаться незаметной для горожан, хотя не исключено, что некоторые категории москвичей о ней хорошо знали, как знали о существовании секретных линий правительственного метро или о действующих ядерных реакторах в черте города.
Дома, тянущиеся вдоль расковырянной брусчатки, встречались самые разнообразные; непонятно было даже, как они уживаются на одной улице. Настоящие деревенские избушки со срубами из уложенных крестом почерневших от времени бревен. Старомосковские купеческие особняки с белой окантовкой. Грубые бараки с покатыми крышами и долгими рядами крошечных окон. Потом, вдруг - колониальные дома, расписанные нездешними яркими цветами, с синими ставнями, будто перенесшиеся сюда с кубинских открыток. И сразу, встык - номенклатурные шестиэтажные монолиты с четырехметровыми потолками. Каменная мостовая под моими ногами незаметно перетекла в плотно уложенные бетонные плиты, те - в обычный городской асфальт.
На улице было безлюдно, но во многих окнах горел свет и виднелись человеческие силуэты. Казалось, я попал в нескончаемый театр теней и брел от одной его сцены к другой. В воздухе неслась музыка - от «Рио-Риты» и Утесова до «Битлз» и современной эстрады. Рассматривать дома, заглядывать в окна и прислушиваться к смене мелодий было так увлекательно, что я и не заметил, кактрехзначные порядковые номера сменились двузначными. Здания постепенно расступались, открывая впереди небольшую площадь, на которой возвышались постройки знакомой пирамидальной формы.
Однако огромный, похожий на древнеримский дворец дом с номером «23» оказался ближе, чем загадочные строения вдалеке. Переступив через свое любопытство, я остановился у его дверей - деревянных, массивных и очень высоких, словно сделанных не для людей, а для неких демиургов будущего. Такие же вели в советские министерства и в станции метро, спроектированные в сталинскую эпоху.
За дверным стеклом маячила картонка с надписью «Вход в мемориальный музей В. Анисимовой с другой стороны здания». Но я нажал на ручку, и дверь открылась.
Наверное, я с черного хода попал в тот самый «храм памяти» почившей актрисы, недавно с помпой открытый московскими властями. По всей видимости, это был долгострой: воздух в гулких бесконечных коридорах отдавал чем-то затхлым. Пахло не краской и деньгами, как во всех амбициозных современных проектах, а книжной пылью и потертой тканью, как от
