значительных изменений. Зато они в той или иной степени постигли прочие башни. Ни одна из них больше не выглядела так, какими мы запомнили их, покидая Гексатурм двенадцать дней назад. А ведущийся по ним сокрушительный обстрел и не думал утихать.
Привезя с собой ограниченное число «би-джи»-снарядов, дальнобои метали их прицельно лишь в те участки стены и башен, с которых им удавалось сбить иносталь. Пристреляв орудия, набравшиеся опыта южане стали бить по крепости метче и, как следствие этого, эффективнее.
Надломленная в середине первая башня дала крен вбок и нависла над участком стены, что протянулся между ней и северным склоном Гибралтарского прохода. Засевшие там монахи поспешно снимали с турелей баллестирады и перебирались на другие позиции, которые освобождались на стене практически после каждого удачного выстрела дальнобоев. В третьей и шестой башнях зияли такие бреши, что на них можно было уже не тратить метафламм – по десятку точных попаданий из дальнобойных катапульт в каждую, и те завалятся так же, как это случилось с пятой. Она была подрублена у самого основания и рухнула внутрь крепости, отчего в некогда сплошном барьере образовался широкий просвет. Прорваться в него, правда, могла лишь пехота, да и то небольшими группами – лежащая громадина перегораживала пролом и позволяла обойти себя лишь по краям. Саму стену также испещряли трещины и пробоины. Они возникали там, где снаряды противника сорвали иностальные плиты и оголили каменную кладку, которую те прежде усиливали.
Построенная несколько веков назад, западная стена Гексатурма некогда считалась такой же вершиной прогресса, как бронекаты и прочие созданные на основе ДБВ механизмы. Ее ворота, подъемные краны, лифты и автозарядные системы баллестирад также работали за счет энергии Неутомимых Трудяг. А иностальной панцирь, покрывающий снаружи каменную стену и металлические башни, мог обезопасить их от любых осадных орудий той поры. Однако шли годы, в Атлантике менялся расклад сил и политические порядки, и прогресс не стоял на месте. Со временем были истреблены орды кочевников, что перемещались по миру и грабили плохо защищенные поселения. Многие из этих поселений, наученные горьким опытом, превратились затем в укрепленные города и начали давать отпор захватчикам не хуже Гексатурма. Его стены по-прежнему считались неприступными, но лишь потому, что уже давно никто не объявлял ордену войну и не рисковал брать его цитадель приступом. Настолько давно, что даже сами табуиты стали воспринимать это обстоятельство как догму.
И вот, когда в Гибралтар вступила армия, оснащенная не допотопными стенобитными орудиями, лестницами и осадными башнями, а мощной техникой, способной штурмовать современные города, неожиданно выяснилось, что от былой неприступности Гексатурма не осталось и следа. Она не выдержала первой же дотошной проверки, и миф о ней был развеян Владычицей Льдов буквально в один день.
Монахи готовились обстреливать лезущего на стены врага из луков, арбалетов и баллестирад. Но вражеская пехота была не дура и не желала приближаться к крепости, пока дальнобои не завершат свою разрушительную работу. Истребители, перехватчики и штурмовики южан, а также Кавалькада держались пока в стороне от боевых действий. Все они выстроились позади исполинских катапульт в ожидании приказа к штурму и заодно прикрывая их от возможной контратаки защитников. Надумай они осуществить вылазку из крепости по каким-нибудь тайным тоннелям, дабы обойти противника и напасть на его главные орудия с тыла, табуитам пришлось бы сначала пробиваться через вышеупомянутую армию. Что у них вряд ли получилось бы, поскольку нападающие предвидели такой их ход и пребывали настороже.
Пыль, вой, лязг, грохот; взмывающие вверх рычаги катапульт с привязанными к ним пращами; мельтешащие по воздуху глыбы и ядра; кружащие по полю бронекаты; падающие со стен крепости оторванные иностальные плиты; стонущие от перегрузки, покореженные каркасы башен; редкие и всегда неожиданные всполохи метафламма и разлетающиеся во все стороны обломки каменной кладки… В этом кромешном хаосе я практически не видел людей, кроме тех далеких, мечущихся по стене и башням монашеских фигурок; о всадниках Кавалькады умолчу, поскольку они еще не ввязались в драку. Это была механическая война, война движущейся иностали против иностали неподвижной. И хоть вторая многократно превосходила первую по весу, энергия, упорство и безостановочное движение являлись теми факторами, за счет которых в этой битве мелкий противник одолевал более крупного.
Оторвать взор от их схватки было решительно невозможно. Меня и прочих распластавшихся на скале наблюдателей сковало оцепенение, продлившееся невесть сколько – я не смотрел на хронометр, – но явно больше часа. От размаха эпического батального полотна и от свербевшей в мозгу мысли, что это происходит с нами наяву, а не во сне, я не мог вымолвить ни слова. И даже на время забыл, что нам самим ежеминутно угрожает смертельная опасность.
Взирая на осаду Гексатурма, я жил только настоящим моментом, напрочь забыв о прошлом и не загадывая наперед. Наверное, подобные ощущения испытывали наши далекие предки, когда глядели, как Вседержители сначала окружают Землю своими гигантскими космическими кораблями, а затем сбрасывают на нее Столпы. Глупо, конечно, сравнивать масштабы этих двух разделенных бездной веков трагедий. Но поскольку о Всемирном Затмении я знал лишь понаслышке, то в моем воображении оно было вполне сопоставимо с катастрофой, какая разворачивалась здесь и сейчас на наших глазах.
Сколько еще мы провалялись бы на камнях, словно соревнуясь, кто из нас дольше всех сохранит молчание и неподвижность? Кто знает. Бушующей рядом с нами буре не было до нас никакого дела. Но меня не покидало чувство, что стоит лишь мне пошевелиться, как она сразу заметит меня и сей же миг сотрет в порошок. Причем вместе со скалой, на которой мы расположились.
Из оцепенения нас вывела башня номер один, крен которой достиг-таки критического угла и которая рухнула на северную оконечность стены. Развалив ее почти наполовину, громадина пролежала на ней четверть минуты, будто раздумывала, в какую сторону скатиться. И в итоге прямо как пышнотелая северная мадонна, лениво, с неохотой перевалилась наружу, к подножию крепости.
На этом падение колосса не завершилось. Лишенная брони, башня вновь стала тем, чем фактически являлась – древней подводной лодкой, – и покатилась по перевалу дальше, набирая разгон и раскатисто грохоча на ухабах. Торчащая прежде на лодочном корпусе рубка, которую строители крепости переоборудовали под балкон для стрелков, была смята многотонным снарядом дальнобоя-исполина. И теперь ничто не мешало этому катку кувыркаться по склону с невиданной для такой махины легкостью.
Вышло бы очень кстати, попадись ей навстречу идущие на приступ враги. Но, увы, те еще не перебрались через ров, и потому башня не нанесла им никакого урона. Напротив, после своего падения она оказала южанам еще одну неоценимую услугу. Докатившись до рва, громадина с разгона ухнула в него севернее возводимой строймастерами переправы. Диаметр башни оказался чуть меньше ширины траншеи и чуть больше ее глубины. И когда вздыбленная от толчка махины земля осыпалась, мы глядели лишь на торчащий изо рва покатый и усеянный вмятинами башенный бок. Который с нашей наблюдательной точки напоминал широкий – метров шестьдесят или даже семьдесят – горбатый мост.
И этот мост был замечен не только нами. Не прошло и полминуты после его возникновения, как над мачтой одного из стоящих в резерве штурмовиков взметнулся яркий вымпел. Но не с гербом Владычицы Льдов, а с изображением двух перекрещенных лопат. Что означает этот сигнал, я понял, когда все двенадцать роющихся в траншее строймастеров выбрались обратно на берег и, развернувшись, дружно покатили в тыл. Туда, где находилась ставка адмирала Чарльза.
